Только ты

Мы садимся в машину и уезжаем, оставляя лес и праздник позади. Збруев не обманул, он оказался шумным, интересным, насыщенным на впечатления и события днем. Но всему есть мера, и мы с Дашкой вчера свою уже с лихвой отмерили. Пора бы возвратиться домой.

– Так почему Петька не придет? – решаюсь спросить подругу. – Он не предложил встретиться?

– Нет.

– Да? – я огорчаюсь, услышав, что шансы Дашки поправить личную жизнь не сдвинулись с точки. – Мне жаль, Даш. Я знаю: он хотел, чтобы ты приехала.

Девушка так сильно обхватывает пальцами руль, что белеют костяшки.

– Он… – шумно сглатывает чуть не вырвавшееся из груди чувство. – Он не предложил встретиться, Настя. Он не хочет встречаться. Сказал, что устал ждать меня, от всего устал. Представляешь, – Дашка не мигая смотрит на дорогу, – Петька сказал, что если я хочу быть с ним, то… В общем, он сказал, что женится на мне и что давно для себя все решил.

Что?!

– Что? – я так удивлена, что не нахожусь с ответом. Смотрю на подругу, заполняя паузу молчанием и тысячью незаданных вопросов, готовых сорваться в пустоту, не решаясь спросить о Марине. Но Дашка отвечает сама:

– Или на мне, или ни на ком вообще. У нас ничего не было, Настя. Он не захотел. Точнее, захотел, но…

Девушка смущается.

– Не говори, если не хочешь.

– Нет, я хочу, – упрямо кивает. – Должна же я хоть кому-нибудь рассказать! Иначе сойду с ума! Он не делал предложения Марине. Да, они все ждали, но Петька не делал. И не любил никогда. Она была у него первая, и он был на меня обижен. Надеялся забыть, – Дашка вдруг всхлипывает носом. – Не получилось. И другую любить – не получилось. А потом Марина забеременела, но что-то пошло не так… Петька не признался, но мне кажется, что Воропаева держала его возле себя чувством сострадания и вины. Она умеет вить из людей веревки, я это еще со школы помню.

– Да уж, – так получается, что мы вздыхаем в унисон.

– Он порвал с ней в тот вечер, когда вы встретились в университете. Понял, что больше так не может, без меня не может, а она попросила дать время. Они давно уже не вместе, только Марина не хочет в это верить.

– И? – подталкиваю я Дашку к признанию, глядя, как девушка мрачнеет на глазах.

– И если я отвечу «нет», то Петька уедет и больше никогда не вернется. Никогда, понимаешь! Я знаю Збруева, он может!

У Дашки из глаз капают слезы – крупные, как горошины. Она вытирает их дрожащей рукой совершенно по-детски. А я улыбаюсь, чувствуя, как в моем сердце расцветает что-то доброе и лучистое, от радости за подругу.

– Так почему же ты плачешь, Кузнецова? – глажу ее по плечу. – Они расстались с Воропаевой, это Петькино решение, не твое.

Дашка тормозит машину у обочины и опускает взгляд. Смотрит на свои руки, сжимая их в кулаки.

– Потому что я не могу, не могу сказать «да». После всего. Как такое можно простить, Настя? Как? Он будет помнить об этом всю жизнь!

– Значит, можно.

– Я себя сама не могу простить. Думала, он меня ненавидит, а он сказал, что любит. Любит, Матвеева, представляешь? И все это время думал, что безразличен мне. Ведь я никогда не искала встречи. А как искать, скажи, если я такого натворила? Да мне в глаза ему стыдно смотреть! А он замуж… Говорит, не вспомню никогда… Разве я его достойна? Если бы знала, что счастлив с Маринкой, – плюнула бы на себя. И чего ему надо – ведь красавица! Пусть и моль белобрысая, как по мне. Ее папаша спит и видит Петьку в преемниках. Сережке Воропаеву до его мозгов как до луны! А он… Припер меня к стенке. Говорит, жду два дня и уезжаю, если сама ко мне не придешь. Дурак! Ему ж доучиться надо…

В Черехино всегда тихо. И в будни, и в выходные дни жизнь в этом красивом районе течет спокойно и размеренно, скрываясь за красивыми фасадами элитных коттеджей. Дашка высаживает меня у самых ворот дома Фроловых и машет рукой, прощаясь.

– Звони, Настя! – срывает автомобиль с места, чтобы умчаться в свою жизнь, в которой тоже все так сложно и непросто.

Стас еще не вернулся. Когда я захожу во двор – его мотоцикла нет, гараж закрыт, а значит, можно спокойно юркнуть к себе в комнату и заняться конкурсным проектом и рисунком, который уже завтра необходимо показать Груно Лесовскому.

Я поднимаюсь по ступенькам на крыльцо и открываю входную дверь. Переступаю порог дома, заношу сумку следом, слыша на кухне странное оживление, так не похожее на обычно спокойный разговор мачехи и отца. Смех, удивительным образом напомнивший мне одного человека. Очень близкого человека. Неужели…

Я так и застываю столбом, войдя на кухню.

– Арно? Арно Бонне? Ты?!

Они сидят за широким столом. Втроем. Отец, мачеха и француз. Все улыбаются, но кажутся сбитыми с толку. Ну еще бы! Общаться с иностранцами мама Галя привыкла только в присутствии переводчика, отец тоже, и я представляю, насколько велика сейчас в них доля растерянности от сногсшибательного обаяния красавчика Бонне. Который этим самым обаянием привык пользоваться направо и налево и совершено без меры.

– Я, Стейси-Белль! Я!