Только ты и я

– Ее родные… очень занятые люди. Они хотели поместить ее в пансионат для престарелых, но Лора категорически не соглашалась, и они на нее обиделись и перестали приходить. Они решили, что она создает им проблемы. А я… всего лишь приношу ей лоскутики для ее кукол, да изредка мою посуду. Но, конечно, ей помогают социальные службы. Обеды приносят из общественной столовой. Заходит прикрепленная медсестра.

– Это очень благородно с твоей стороны, что ты ее не оставляешь.

Мишель громко фыркнула.

– Нет тут никакого благородства, – горячо возразила она, словно он обвинил ее в чем-то предосудительном. – Прежде всего, мне самой нравится общаться с Лорой. Я вообще люблю старых людей, а у меня нет своих бабушек и дедушек. Я даже иногда думаю, что хотела бы скорее состариться и иметь право на причуды. Но знаешь, – медленно проговорила она, – ведь чужим помогать легче, чем своим, ты согласен? Будь она моей родной бабушкой – как знать, возможно, она бы раздражала меня.

Она абсолютно права, подумал Руди и представил своего отца, как тот сидит ссутулившись, с неизменным бокалом джина, и сетует на свою неудавшуюся жизнь. Бесконечные жалобы и нежелание что-то изменить. Вот они не виделись два года, и, вместо того чтобы мчаться сейчас на встречу с отцом, он отправился гулять со случайной знакомой. Джон, наверное, ругает его на чем свет стоит!

– А с родителями у тебя хорошие отношения? – спросил он, прежде чем понял, что вопрос, наверное, слишком деликатный.

– Родители у меня классные, но с ними бывают трудности…

– Ты живешь с ними?

– Нет, я снимаю квартиру. – Она остановилась и повернулась к нему. – Мне надо ехать в театр на репетицию, я опаздываю, поэтому возьму такси. Давай здесь простимся.

Начавшийся дождь покрыл ее каштановые волосы мелкими, сверкающими, как драгоценные камни, капельками воды. Она улыбнулась.

– Ты все еще хромаешь, это может быть растяжение связок. У меня когда-то тоже было растяжение, болело страшно. Надо наложить прохладный компресс перед сном. Ну… пока?

Неужели она вот так же легко исчезнет из его жизни, как вошла в нее? Руди вдруг почувствовал, что не может ее отпустить. Что очень хочет, чтобы она снова взяла его под руку, хочет почувствовать рядом ее гибкое тело.

– Я тебе позвоню, ладно? – спросил он.

– Позвони, если хочешь. Запомнишь мой мобильный? Записать, к сожалению, не на чем.

– Говори, я запомню.

Она продиктовала номер телефона и, помахав рукой, побежала вперед по тротуару, туда, где стояли черные такси. Она уже взялась за ручку дверцы, готовясь сесть в машину, когда Руди сорвался с места и, сильно припадая на ногу, подбежал к ней.

– Мишель! Когда кончится репетиция? Давай сходим куда-нибудь сегодня вечером?

Она посмотрела на него внимательным взглядом. Кажется, она ждала от него чего-то такого.

– Вечером я иду в гости, но мы можем пойти вместе. Позвони через два часа, и договоримся. Все, Стивен меня убьет. Он, наверное, и есть тот человек в черном, которым пугала меня Лора!

Рудольф постоял немного, глядя вслед отъехавшему такси. Трудно сказать, какое, собственно, он произвел на нее впечатление. Он два года не общался с девушками, одичал, отстал от жизни и устарел. Но она даже ни о чем его не спросила, не знает, кто он такой, чем занимается. Едва ли можно назвать это интересом. В то же время она пригласила его в гости к своим друзьям.

Может быть, ей просто не с кем больше пойти?

Руди направился к ближайшему метро, чтобы купить карточку и позвонить отцу из автомата. Сегодняшний вечер он проведет с этой девушкой, чем бы он ни закончился, а завтра с утра поедет в Рединг.

Мишель прибежала в театр, запыхавшись, – она сильно опаздывала. По роли она должна была предстать перед зрителями в потертых джинсах и свитере – именно такой видел выдающийся Стивен Бойд леди Макдуф, одну из жертв кровавого Макбета.

– Стивен спрашивал меня? – спросила она костюмершу Дженет, стягивая куртку.

– Да! Твою сцену вот-вот начнут репетировать.

– А ребенок где? Где мой сын? – Сына леди Макдуф должен был играть сын самого Стивена Бойда, девятилетний Сэмми.

– На сцене, все уже на сцене. Беги скорее.

Мишель остановилась за кулисами и махнула Стивену, что она здесь. Успела вовремя! Игра в этом театрике, приютившемся на окраине Хэмстеда, доставляла ей большое удовольствие, хотя и не приносила почти никаких денег – все здесь играли почти исключительно из любви к искусству. Выходит, не зря она три года посещала театральные курсы. Когда-то Мишель всерьез думала связать свою жизнь со сценой, потом ее увлекла экология. Но в какой-то момент продолжать учебу дальше она не нашла сил, захотелось круто изменить жизнь…

Сборы театр делал мизерные. Правда, последние два месяца Стивен Бойд, который пришел на смену прежнему режиссеру, пробовал изо всех сил добиться признания публики.

Театр давал Мишель возможность уйти от самой себя, примерять на себя всё новые маски, и свою внутреннюю боль выплескивать на сцене, в чужом облике. В этом была какая-то сладость и утешение.