Только вперед! До самого полного!

И Максим, как только мог кратко, рассказал историю рождения на свет красавца бронекатера и его чудо-команды, а закончил красочным описанием трагической гибели этого невиданного красавца, этих прекраснейших парней. И только потому, что в наш двадцатый век, в век бомбардировщиков и скоростных истребителей, ему выпало принять бой, не имея для защиты от воздушных пиратов даже одного самого паршивенького пулеметишка. На гражданские калоши, которые мобилизовали в состав вспомогательного флота, крупнокалиберных пулеметов и даже зениток понатыкали, а для новейшего и первоклассного боевого корабля, рожденного героизмом многих замечательных людей, пожалели!

Капитан второго ранга выслушал его терпеливо, временами даже кивал одобряюще, а спросил вовсе неожидаемое:

— Стишатами не увлекаетесь? Розы — морозы, шимозы — мимозы?

— Никак нет, — несколько обиделся Максим, которому вдруг все стало противно в этом кабинете: и пошарпанный письменный стол без единой бумажки на нем, и диван с истрескавшейся от времени клеенчатой обивкой, и простые стулья, чинно выстроившиеся вдоль стены, и сам хозяин всего этого, так вальяжно развалившийся в кресле с бархатными подлокотниками и несколько иронически поглядывающий на него, Максима.

— А еще с чем, кроме этой лирическо-героическо-трагической баллады, вы ко мне явились? Хоть бумажкой-то какой обзавелись для поддержки? Наконец, даже для того, чтобы я на ней нужную вам резолюцию наложил?

— Никак нет, — виновато сознался Максим.

— Известно, молодо-зелено, — проворчал капитан второго ранга, достал из ящика стола листок чистой бумаги и протянул Максиму. — Будьте любезны все то, что так красочно поведали мне, изложить официальным языком рапорта. Желательно — на одной стороне листка, ибо краткость есть родная сестра таланта. Во всяком случае именно так или приблизительно так заявил кто-то из умных людей.

Максим написал обыкновенный рапорт, с волнением ждал, пока капитан второго ранга скользил по нему глазами.

— Если судить по слогу, каким вы все изложили на данной бумаге, у Станюковича, Лавренева и Соболева не появилось конкурента.

Проворчав это, он вывел в верхней части рапорта. «Начальнику боепитания. Просьбу удовлетворить при первой возможности». И чуть ниже — подпись: «Лютый».

При первой возможности… Она может появиться и через месяц, и через год…

— Между прочим, лейтенант, я, как и вы, имел честь учиться у тех самых почтенных людей, которых вы по неопытности своей пытались подсунуть мне в сослуживцы. Иными словами, ваш пристрелочный залп лег невероятно далеко от цели. А теперь идите и передайте хитрому лису Борисову, что я обязательно и крепко вздую его, когда встретимся.

4

Поздним вечером под грохот вражеского артиллерийского обстрела Максим возвращался на катер, так и не выходив ничего, кроме резолюции капитана второго ранга на своем рапорте. Еще днем, в городе, он тоже попал под подобный обстрел. Тогда он чувствовал себя нормально, а вот сейчас, когда снаряды угрожающе гудели где-то над его головой, когда они несли смерть не ему, военному, а кому-то из тех женщин и детей, которые еще сегодня прихорашивали свой город, ему было очень не по себе; словно он наблюдателем стоял в сторонке, хотя рядом вершилось черное дело.

На катере его встретили молчанием нетерпения и подогретым обедом — похлебкой неизвестно из чего и двумя-тремя ложками перловой каши-размазни. Зато настоящего флотского чая — крепкого до черноты — было предостаточно.

Приглушил Максим голод, прикурил от уголька здоровенную «козью ножку», подсунутую Одуванчиком, и лишь тогда поведал о своих дневных мытарствах. В заключение положил на стол рапорт с резолюцией капитана второго ранга.

Все подержали бумажку в руках, все прочли резолюцию начальства, вселяющую некоторую веру в успех задуманного. Общее мнение высказал мичман Мехоношин:

— Этой бумаженции, конечно, еще далеко до турели с пулеметами. Однако и она уже кое-что.

— А что нового у вас? — спросил Максим, пряча свой рапорт в нагрудный карман кителя, где лежали комсомольский билет и удостоверение личности.

Ответил не мичман, не Одуванчик, а моторист Разуваев:

— Сегодня полностью раскидали один мотор. Работягой он у нас оказался. Со стажем: почти все моторесурсы израсходовал…

— Прошу конкретнее, — вырвалось у Максима, плохое настроение которого окончательно испортила эта новость.

— Можно и конкретнее, — согласился Разуваев и больше не добавил ни слова.

Максим не настаивал. Действительно, Зачем ему конкретно знать, что творится внутри мотора? Или он большой специалист по этой технике? Может помочь делом или советом? Если быть честным, он знает только принцип работы двигателей любой марки. Тогда, спрашивается, зачем ему конкретность? Не лучше ли, не полезнее ли для общего дела организовать действенную помощь Разуваеву: ведь поблизости не только завода приличного, но и захудалых механических мастерских нет. Значит, почти с каждой поврежденной деталью мотористам придется тащиться в город. Интересно, сколько весит, например, распределительный вал? А крышка блока цилиндров?

И он сказал: