Только вперед! До самого полного!

— Не надо, Разуваев, конкретнее. В моторах я разбираюсь так же, как моя бабушка в звездном океане… Давай так договоримся: ты докладываешь мне о том, что уже отремонтировано или проверено и полностью исправно. А если возникнет необходимость в людях, не окажется на катере меня — смело обращайся к мичману. Будем считать, что соответствующий приказ он уже получил.

И по тому, как повеселели матросы, как с готовностью Мехоношин заверил, что приказ получил и понял, Максиму стало ясно: сейчас он поступил по-командирски.

Уже в каюте, когда лежал на узкой койке, подумал, что только и знает о Разуваеве: служит на флоте седьмой год и шесть из них — неизменно командиром отделения мотористов; сначала на торпедных катерах, потом на морских охотниках.

Почему за семь лет флотской службы он не достиг большего, хотя аттестуется как прекрасный специалист?

С этим вопросом и уснул. Так крепко, что за ночь ни разу даже не перевернулся с боку на бок.

А с утра снова в бега. Трое суток убил на безрезультатную беготню, фактически полностью доверив матросам и ремонт моторов, и все прочие корабельные работы.

На четвертые сутки, замкнув круг, снова приплелся в штаб Охраны водного района, надеясь уже только на чудо. И оно, это чудо, в облике однокашника по выпуску из училища Виктора Смирнова само налетело на него в коридоре штаба. Виктор, как водится, обняв и потискав Максима, с гордостью доложил, что у него все в полном порядке — уже командует торпедным катером, и лишь после этого засыпал вопросами: где застала война? Уже воевал или только готовится? В какой должности пребывает?

Это был первый по-настоящему близкий человек, первый с тех пор, как он принял бронекатер, и Максим откровенно выложил ему все, что тяжким грузом лежало на душе.

Виктор (даже не ожидал от него такого) серьезно выслушал, а потом, как показалось Максиму, начал бессмысленную игру в вопросы и ответы:

— У своего комдива был?

— С него и начал.

— У Лютого?

— Выжал из него нужную мне резолюцию.

— Резолюцию? Это же прекрасно! Ну, а что сказал начальник боепитания?

— Пообещал выполнить при первой возможности.

— А Дудко? Этот что ответил?

— Дудко? Не знаю такого.

— Вот чудак! Да это же, можно сказать, главнейшая фигура при решении подобных вопросов! Особенно в тех случаях, если есть соответствующая резолюция Лютого!.. Подожди здесь, я слетаю на разведку: на месте ли он.

— Не торопись, сначала толком скажи: кто он, твой всесильный Дудко?

— Всего-навсего скромный воентехник, работающий в отделе боепитания. Но, понимаешь, у него болезненная страсть: обязательно сделать то, что не могут все другие.

И Виктор побежал в глубину коридора, потом неожиданно вернулся, сунул в ладонь Максима какую-то круглую и плоскую железяку и сказал тоном, не допускающим возражений:

— Положи в левый брючный карман и все время держи в руке.

Сказал это и хотел опять рвануться по коридору, но Максим схватил его за руку и спросил тоном, в котором слышалось раздражение:

— Может, ты все же объяснишь мне хотя бы самое главное?

— Самое главное?.. Дудко, за которым я побежал, — заядлый нумизмат, для него величайшая радость заполучить какую-нибудь старинную монету. Вот ты, чтобы закрепить с ним знакомство, и вручишь ему то, что я тебе дал. Ясно или еще вопросы имеешь?

Максим промолчал.

Воентехник Дудко — несколько узковатый в плечах и с большими залысинами, начинавшимися от висков и уходившими к затылку, — выглядел лет на сорок, хотя, как потом узнал Максим, был всего лишь на десять лет старше его. Но глаза у него были живые, со смешинками в зрачках, что сразу же понравилось.

Ему, неимоверно сгустив краски, Виктор и поведал все мытарства Максима, особо подчеркнув, что, хотя у того есть разрешение даже самого Лютого, не миновать ему, Максиму, больших неприятностей, если не установит он у себя на катере турель с пулеметами; а что не установит, это почти наверняка: самое высокое морское начальство утверждает, что в блокадном Ленинграде достать все это — свыше человеческих сил.

— Так ведь у каждого человека сила своя, другим людям неведомая, — с украинским акцентом почти пропел Дудко, плутовато глядя уже на Максима: — А ты не обидишься на меня, если у тебя на бронекатере вдруг появятся турель и пулеметы? Не просто пулеметы, а крупнокалиберные, ДШК?

Максим растерянно молчал, он не мог поверить, что самый больной вопрос может быть решен так просто, легко.

А Дудко не ждет ответа, он спрашивает, посерьезнев, строго глядя в глаза Максима:

— Слушай, а у тебя действительно есть записка от бати? Лютого нашего?

— Ты что не веришь мне? Я тебя хоть раз обманул? — с обидой влез в разговор Виктор.

— Тогда договариваемся так: послезавтра к девяти ноль-ноль ты присылаешь сюда матросов. Пусть меня спросят.

Максим радостно кивнул. И Виктор, как свидетель договоренности, своими ладонями скрепил их рукопожатие и сказал с самым невинным видом:

— К слову пришлось, но Максиму в руки случайно попала какая-то старинная монета. Ему она ни к чему, может, тебе пригодится?