Только всем миром

—      Мы постараемся, — пообещал Еланцев, придвигая к себе бланк протокола допроса. Повернулся к Исаеву: — Где магнитофон? Включи, пожалуйста, — Объяснил Блондину: — Допрос будет записан на магнитную ленту.

—      Мне все равно.

—      Фамилия, имя, отчество?

—      Кудрявцев Владислав Витальевич.

—      Возраст?

—      Двадцать два года.

—      Образование?

—      Среднее. Школа-десятилетка.

—      Место жительства, адрес?

—      Волочаевская, 17, квартира 4.

—      С кем проживаете?

—      Мать, младшая сестренка, в третьем классе учится.

Еланцев оторвался от протокола, поднял голову:

— Вы подозреваетесь в убийстве таксиста Щербанева в ночь на 3 марта. Признаете ли вы себя виновным?

—      Нет, — сказал парень. — Конечно, нет. Тут явное недоразумение. Сейчас объясню... — Помялся. — Даже не знаю, с чего начать. Что вас особенно интересует?

—      Все то, — невозмутимо ответил Еланцев, — что вы хотели сказать, когда боялись, что мы что-то не так поймем.

—      Ну да, конечно, — кивнул парень. — Я понимаю... Значит, так... К концу смены — ну в тот день...

Посмотрел на Еланцева, но Павел Петрович не стал уточнять, в какой день; оно и правильно, подумал Чекалин, подобные вещи потом, если понадобится, будет время выяснить, сейчас важно услышать, что Блондин сам считает нужным сообщить...

—      ...Кончилась смена, мы с Валерой Багровым, тоже столяр, скинулись, купили три бутылки портвейна, выпили. Пришел домой, делать нечего. Переоделся, пошел в «Звездочку». Денег почти не было, что-то два рубля с копейками. Заказал фужер сухого, салатик. Выпил, мало показалось. Попросил в долг у Миши, он ударник в оркестре; фамилию его не знаю, Миша и Миша. Он дал пятерку...

Умолк на минутку. Было очевидно — его тяготит то, что ему не задают вопросов.

—      Не знаю, может, это вам неинтересно?

—      Продолжайте, — сказал без эмоций Еланцев.

Да-да, Еланцев абсолютно прав, что не перебивает.

Не стоит мешать свободному течению рассказа. В связи с этим Чекалин подумал о том, что, вероятно, мало что в криминалистической науке разработано с такой тщательностью, как методика допроса. Положим, это и справедливо. Не только потому, что это вершина следовательского мастерства, — именно допрос дает конечные ответы на все возникающие в ходе следствия вопросы, только во время допроса возникает момент истины.

Принято считать, что главное здесь заключается в умении искусно задавать вопросы, то есть неожиданно и точно их ставить, ловить допрашиваемого на противоречиях, вынуждая его говорить правду. Но если бы спросили у Чекалина, что главное, он ответил бы: самое главное в нашем ремесле — это умение слушать, терпеливо, по возможности не перебивая, выслушивать все, что допрашиваемый сам считает нужным сказать, сам. Люди, давно уже замечено, когда говорят о чем-нибудь, не только ведь и не просто говорят о том-то и о том-то, но, одновременно, и проговариваются невольно... даже если и утаивают что-либо; может быть, больше всего как раз утаивание и выдает. Итак, терпение и терпение...

— На эту пятерку я еще два фужера заказал. Потанцевал немного. Хотел уже уходить — без денег долго не насидишься. Тут знакомого увидел — в порту вместе работали когда-то. Кажется, Сергеев его фамилия. Или Степанов, что-то вроде этого. Девушка еще с ним была. Сергеев видит, что я на мели, усадил рядом, бутылку водки заказал. О ребятах из бригады поговорили. Потом я ушел, неудобно все же, он с девушкой. Вышел на улицу, хотел домой идти, время уже позднее. Выпить, конечно, еще хотелось... А тут частник на «жигуле» остановился: может, подвезти куда? Я сел в машину, даже сам не знаю зачем. А когда сел — в порт, говорю ему. Он еще спросил: в какой? В морской, говорю, торговый. У меня какая ведь мысль была? Знакомого, может, встречу, червонцем, глядишь, разживусь. Девицы еще там бывают, ну эти, которые денежных морячков ловят; авось, думаю, кого охмурю. Ну, приехали в порт. Я вышел из машины, хлопнул дверцей. Частник мне орет вдогонку: а деньги, мол, хоть трояк. А на меня смех напал, пьяный ведь; стою и хохочу, он орет, а я хохочу. Потом по-хорошему говорю ему: мотай отсюда, а то сообщу куда надо, я номер твой запомнил! Я не вру, правда, запомнил, хоть и спьяну: «17—83», можете проверить... синенький «жигуленок», кажется, пятая модель...

Всего этого он мог и не говорить. По разумению Чекалина, даже и не должен был говорить: себя в невыгодном ведь свете выставляет. Что это? Стремление показать, что вот он, весь перед нами, как на духу, ничего не утаивает, даже стыдных вещей? Опять же, что за этим стоит — искреннее раскаянье или хитрость, уловка, что

бы и всему остальному больше веры было? Что еще настораживало — подробностей много, а голос бесцветный, на одной ноте, будто не о себе говорит, а какую-то скучную книгу по обязанности пересказывает. Волнения, живого чувства — вот чего, черт побери, не было в его рассказе!