Только всем миром

— …Я спрашиваю у парня: чего это он, пассажир твой, не шевелится? Посмотри — жив ли? А то, может, черепушку расколол от удара… Не скажу, правда, чтобы очень уж серьезно говорил все это. Так, треп без никакого такого умысла. Знаете, как это бывает? Болтаешь, лишь бы болтать. Если бы действительно что заподозрил — разве бы заговорил об этом вслух. Я почему, товарищи, так подробно на этом останавливаюсь? Чтобы у вас не сложилось превратное представление, будто я с самого начала обо всем догадался. Поэтому когда он сказал мне, тоже с улыбочкой (нет, насчет улыбочки мне могло и показаться), — ерунда, дескать, я его и взял чуть живого, на ногах не стоял, пьянь несчастная, — когда он сказал мне это, я сразу к нему сочувствием проникся. Даже и симпатией, чего греха таить. Подумал еще: славный малый, не жлоб какой. Сказал ему: не дрейфь, парень, дальше таксопарка дело не пойдет. Рублей в сто тебе обойдется, всего и де- лов…

— А в связи с чем, свидетель Данилин, разговор у вас такой был? Насчет того — жив ли пассажир? Какой повод? Вы что, видели пассажира?

— Видел.

— Каким образом?

— Блондин — после того, как Соловьева на буксире поволокли — сел в свою машину, а она не заводится. Тогда я ему говорю: капот открой, я гляну, что там с карбюратором. Жду — не отскакивает крышка капота. Что такое? Ты что, спрашиваю. Молчит. Я так понял — в шоке он, память отшибло. Сунулся внутрь, дернул за крючок. Тут как раз пассажир мне на глаза попался. После этого разговор и зашел о нем. О черепушке и прочем.

— Какие-нибудь особенности Блондина. Что-нибудь такое, что обращало бы на себя внимание.

— Улыбка! Очень обаятельная улыбка. Я бы так сказал — сдержанная улыбка умного человека. Как водится в подобных случаях, немного застенчивая. Я не знаю — понятно ли я изъясняюсь? И — нужно ли вам то, о чем я говорю?

— Нужно, — заверил его Еланцев, — очень нужно. Продолжайте, пожалуйста. Итак, он производит впечатление интеллигентного человека? Вы это хотели сказать?

— Что же, пожалуй. Если под интеллигентностью понимать не просто и не только высокий уровень образованности, как это иногда у нас бывает. Но главное не это. Я, кажется, лишь сейчас нащупал, что здесь главное. Знаете, теперь на многих лицах — я парней имею в виду — эдакий налет не то вульгарности, не то бывалости. Цинизм как первейшая добродетель. Иногда это существо человека, чаще — поза. Так вот у Блондина ничего этого нет. Даже и теперь, в общем-то понимая, что он такое в действительности, я не могу сказать иное…

— А что с машиной было? Почему не заводилась?

— Тяга карбюратора высокочила из гнезда. От удара, я думаю. Ну, втолкнул проволоку в гнездо, затянул болтик потуже — клапаночки сразу и зацокали.

— В котором часу все это произошло?

— Авария? Не знаю. Я позже подъехал.

— Когда?

— После ноля.

— Поточнее бы.

— До половины первого, конечно. Потому как я все время в голове держал — к московскому пассажирскому поспеть бы. Не опоздал. А он в ноль тридцать прибывает…

— …Движения у него какие-то странные были… скованные, что ли. Замедленные как бы. Очень-очень старательные. Такое бывает у крепко пьяного человека, когда он хочет казаться трезвым.

— Вы полагаете, свидетель Вершинин, он был пьяный?

— Не обязательно. Может быть, просто сильно взволнован был.

— Взволнован?..

— А что? Волнение ведь по-разному проявляется. Одни чуть не в истерику впадают. Другие, наоборот, сжимаются, стараются вида не показать.

— Да, возможно, вы правы.

— Все же пьяный, пожалуй…

— С ума сойти — дважды, дважды его могли ведь задержать! — Это Исаев. Это его так долго сдерживаемая эмоциональность прорвалась наконец. — Просто невероятное какое-то везение. Уж не заколдован ли он?

— Можно и по-другому повернуть, — поумерил несколько его пыл Чекалин. — Я бы не сказал, что ему очень уж везло. И впрямь, дважды могли задержать! По меньшей мере, дважды. Часто ли такое случается?

— Да, — в задумчивости заключил Еланцев. — С какого бока тут ни посмотри — загадочная история. Столько, кажется, знаем о нем, закрою глаза — прямо как живого вижу, а что проку? При такой массе сведений мы ведь даже отдаленно не представляем себе ни мотивов преступления, ни того, где оно совершено, ни личности убийцы. Как тут выйдешь на след? Страшно даже представить себе, какой гигантский невод предстоит забросить.

— Прибавь: и с какой, вдобавок, мелкой ячеей! — вклинился в его невеселую тираду Исаев, придав своей безусловно справедливой реплике нескрываемый иронический оттенок. — Знаешь, Павел Петрович, какой девиз я выбрал бы для угрозыска? Глаза страшатся, а руки — делают. В иных случаях, приступая к розыску, мы и вовсе ничего не знаем.

— Стоп, — сказал Чекалин. — Вы еще, друзья, объясните друг дружке, что наказание — неотвратимо, а преступность, как таковая, является наследием проклятого прошлого. Очень плодотворная дискуссия! Приступим к делу… Возможные версии?

— Я тут набросал, — сказал Исаев и протянул листок с отпечатанным на машинке текстом.