Только ждать и смотреть

Но Катенька звонила, письма писала, бегала по кабинетам и добивалась визы для бабушки. Набила сундук вещами и с первой же оказией выслала назад. Может, Катенька чувствовала себя виноватой, потому что была счастлива. Потому что была влюблена. Как мы становимся наивны до глупости… Романтичны сверх меры…

А что делать? Не оставлять же бабушку одну умирать в тишине…

20

И какой русский не любит быстрой езды? И какой русский откажется перелететь через океан? Весь Советский Союз летел куда-то, как граната, с которой сорвали кольцо. Советским людям надоело ругать Горбачева, а несоветским хвалить. Горбачева снесло людской волной, и теперь люди привычно сбрасывали с постов всех подряд. Под одиночные выстрелы и массовый гул толпы.

Жизнь в России пошла такая – как бы выжить. И есть нечего, и жить не на что. Развалилась страна, тонет корабль, а шлюпок хватает только на первый класс. Никогда еще так сильно, так явно не ощущал себя советский человек пушечным мясом, брошенным на произвол судьбы. Не было никого, кто не мечтал бы сейчас сбежать хоть на время, спрятаться, как ребенок, за шкаф. Страшные девяностые! Их только забыть и не вспоминать.

Варвара Павловна, не покидавшая родной Ленинград даже во время фашистской блокады, засунула в мусорное ведро домашние шлепанцы, заплела длинную косу под названием “моя гордость” и прилетела в Монреаль. Привезла в сундуке хрустальные вазы – подарки Катеньке к свадьбе от друзей и родственников. И от соседей, которые Варвару Павловну называли за спиной – полковая лошадь. Когда она ходила, весь дом трясся.

Теперь она сидела в гостинице Филиппа, “Бель Ви”, в самом центре Монреаля, и начинала жизнь с нуля. Конечно, Варвара Павловна хотела остаться в Монреале навсегда! Не Ленинград, не вечный город, и памятников мало, собери всех каменных женщин с голыми грудями… Но ведь отступать некуда! Там, за спиной, голодная Россия девяностых годов! И ей в Монреале понравилось. “Вчера пошла я в магазин – там все есть, и без очереди…” Ей, как и другим, вначале только бананы в глаза лезли, а потом, очень быстро, – все остальное. В автобус заходишь, шофер говорит: “Бонжур!” Мелочь?

И вот на сцену вышел многоголосый русский хор. Начинался последний акт, уже подняли занавес. Приходили эмигранты, давали советы. Варвара Павловна привезла письма “оттуда” и рассказывала, какова жизнь “там”. Не большая рассказчица, не мсье Киселев. В Ленинграде соль и сахар по купонам, как в войну.

Эмигранты знали все не хуже нее, а слушали. Живой голос, хоть и не оперный. Ворота болтаются на ржавых петлях. Конечно, надо оставаться. Но как? “Если она выйдет замуж, – объясняла Филиппу Катенька, – ее не вышлют назад”. Страны уже не было, а назад высылали.

Варвара Павловна хваталась за каждую соломинку. “А чего мсье Киселев на мне не женится? Он, что, педик?” Но ведь мсье Киселев еще не вернулся, а виза истекает вот-вот. Варвара Павловна подала прошение о присвоении ей статуса политического беженца. Научили эмигранты. Хотя какой же Варвара Павловна беженец? В Коммунистической партии не состояла, а других партий не было. По пятой графе не притиралась – русская. В церковь, бывало, ходила и свечки ставила, да кто об этом знал? Все как у всех.

Ее отвели к адвокату, молодому, но лысому. Он ей объяснил через переводчика – Катеньку, – что под присягой надо будет говорить правду. Варвара Павловна ходила к нему, как на прием к врачу. Опускалась в низкое кресло и рассказывала свою жизнь. Неловко становилось, и самой не верилось – неужели все это было? Разве мы в своей собственной стране – люди лишние, нелюбимые? Почему красивая жизнь не для нас? Чем мы хуже? Вечно ищем виновных, а никто не кается. И как простить, если никто не просит прощения?

Адвокат не перебивал, только морщился. Может, ему голос Варвары Павловны не нравился, а может – жизнь.

21

В Ницце – солнце, в Ленинграде – дожди, в Монреале – снег.

У Катеньки с Филиппом – щастье. Свернувшись калачиком, там, где-то внутри… Мальчик? Девочка? Будет известно через пару недель. У Варвары Павловны – суд. И не суд это вовсе, а слушание дела по присвоению статуса политического беженца. Эмигранты называют – “суд”. Лотерея. Рулетка. Либо оставят тебя в Канаде, либо вышлют. Разве Страшный суд – страшнее?

Что она говорила на суде – неизвестно. Правдиво – под присягой ведь – описала свою жизнь. Может, жизнь и не слишком красивая, но уж какая есть. Она помнила, что вдруг нашло на нее абсолютное безразличие – вышлют, не вышлют, плевать на ваши бананы. Было чувство, что терять уже нечего. Крути рулетку! И там же, на слушанье, Варваре Павловне объявили: “Добро пожаловать в Канаду!” – на двух государственных языках. Дали статус. Как она потом говорила – разрешили спокойно умереть. Может, и впрямь этот “суд” – лотерея. И Варваре Павловне повезло. Вот так! Кому монреальское небо шляпа, а кому и генеральский головной убор!