Толкователь болезней

В тот год в Пакистане разгорелась гражданская война. Восточная часть страны, где располагалась Дакка, боролась за независимость от правящего режима Западного Пакистана. В марте пакистанская армия вторглась в Дакку, обстреляла и подожгла город. Учителей вытаскивали на улицы и расстреливали, женщин сгоняли в бараки и насиловали. К концу лета, по официальным данным, насчитывалось триста тысяч погибших.

В Дакке у мистера Бирсады были трехэтажный дом, должность преподавателя ботаники в университете, жена, с которой он прожил двадцать лет, и семь дочерей в возрасте от шести до шестнадцати лет, чьи имена все начинались на букву «А». «Причуда их матери, — объяснил он однажды, вынув из бумажника черно-белую фотографию семи девочек с лентами в косах. Они были запечатлены на пикнике: сидели рядком по-турецки и ели с банановых листьев карри из курицы. — И как их различать? Айеша, Амира, Амина, Азиза — можете себе представить?»

Раз в неделю мистер Бирсада писал жене письма и посылал каждой из дочерей по книжке комиксов, но почта в Дакке, так же как и все другие учреждения, не действовала, и вестей от семьи не было больше полугода. Мистер Бирсада приехал в Америку на год по предоставленному правительством Пакистана гранту на изучение растительного мира Новой Англии. Весной и летом он собирал материал в Вермонте и Мэне, а осенью перебрался в университетский городок, расположенный к северу от Бостона, где жили мы, и стал писать книгу о своих изысканиях. Получение гранта было высокой честью, но в переводе на доллары сумма оказалась не очень щедрой. Жил мистер Бирсада в аспирантском общежитии и не имел ни плиты, ни телевизора. Поэтому приходил к нам ужинать и смотреть вечерние новости.

Поначалу я не знала о цели его визитов. Мне было десять лет, родители приехали из Индии и поддерживали связь с другими индийцами из университета, и меня не удивляло, что они приглашали мистера Бирсаду на ужин. Небольшой кампус с узкими, мощенными кирпичом дорожками и белыми зданиями с колоннами находился на окраине городка, который казался еще меньше, чем кампус. В местном супермаркете не продавали горчичное масло, врачи здесь не приходили на дом, а соседи никогда не заглядывали без приглашения, и родители время от времени жаловались на все эти неудобства. В поисках соотечественников в начале каждого семестра они изучали университетский справочник и обводили фамилии земляков. Именно так они отыскали мистера Бирсаду, позвонили ему и позвали в гости.

Не помню его первого визита, так же как второго и третьего, но к концу сентября я настолько привыкла к присутствию этого человека в нашей гостиной, что однажды вечером, бросая кубики льда в кувшин с водой, попросила маму достать четвертый стакан с полки, до которой не могла дотянуться. Мама хлопотала возле плиты, суетясь у сковороды с жареным шпинатом и редисом, и не слышала меня из-за гула вытяжки и беспрестанного шкрябанья лопатки по дну посуды. Я повернулась к отцу, который, опершись на холодильник, ел из горсти кешью со специями.

— Что такое, Лилия?

— Нужен стакан для индийского господина.

— Мистер Бирсада сегодня не придет. Только он больше не индиец, — провозгласил отец, стряхивая соль с аккуратной черной бороды. — Наша страна разделилась еще в сорок седьмом году.

— А я думала, это было, когда Индия получила независимость от Британии, — проговорила я.

— Так и есть. Как только мы обрели свободу, так нас тут же и разделили, — объяснил отец, рисуя пальцем на столе две скрещенные линии. — Как пирог. Индуисты — здесь, мусульмане — здесь. Дакка больше к Индии не относится.

Он рассказал, что во время раздела страны индуисты и мусульмане поджигали дома друг друга. Для многих все еще немыслимо садиться за один стол с бывшими врагами.

Я ничего не понимала. Мистер Бирсада и мои родители говорили на одном языке, смеялись над одними шутками, имели один и тот же тип лица, употребляли в пищу маринованные манго, каждый вечер ели рис руками. Так же как мои родители, мистер Бирсада снимал обувь, прежде чем войти в комнату, жевал фенхель после еды, чтобы улучшить пищеварение, не пил алкоголя, после ужина долго чаевничал, макая в чашку сухое печенье. Тем не менее отец настаивал, чтобы я уразумела разницу, и повел меня к карте мира, висевшей над его столом. Видимо, он волновался, что я могу обидеть нашего гостя, случайно назвав его индийцем, хотя мне не верилось, что мистера Бирсаду можно чем бы то ни было обидеть.

— Мистер Бирсада бенгалец, но он мусульманин, — поведал мне отец. — Поэтому он живет в Восточном Пакистане, а не в Индии.

Его палец проследовал через Атлантический океан, Средиземное море, Ближний Восток и наконец достиг широкого ромбовидного пятна оранжевого цвета, похожего, как когда-то сказала мне мама, на женщину в сари, вытянувшую в сторону левую руку. Различные города были обведены в кружок и соединены линиями, демонстрирующими путешествия родителей, а место их рождения — Калькутта — обозначалось серебряной звездочкой. Я была там лишь однажды и поездки не помнила.