Толмач

Тело нашел караульный. Мужчина – а это снова был именно мужчина – лежал у берега мелкой глинистой, истоптанной тысячами коровьих копыт речушки – раздетый, с аккуратно сложенной рядом небогатой одеждой и с перерезанным от уха до уха горлом.

Господи, как же Семенову стало плохо! Поручик понимал, что это – полная чушь, но он почему-то сразу же вспомнил Энгельгардта…

На место человекоубийства сбежалась вся деревня. Убитого мгновенно прикрыли его собственной, изрезанной в клочья одеждой, старики начали горячо выяснять, кто видел его последним, да что он сказал, да куда пошел, а молодежь смотрела на русских так, словно во всем виноваты именно они – никем не званные сюда пришельцы. А к вечеру Семенов представил себе, сколько таких трупов, наверное, оставил позади себя отряд, и до него дошло, что, скорее всего, так оно и есть.

То же самое решили на отдельном от низших чинов собрании и офицеры.

– Это кто-то из наших, – жестко рубанул воздух рукой есаул Добродиев.

– Не будьте голословны, Никодим Федорович, – одернул его Загорулько. – А если есть подозрения, прошу…

– У меня нет подозрений, – хмуро отозвался есаул, – но как хотите, а от него пахло смирной. Аки в храме!

Офицеры согласно загудели, а Семенов опять-таки вспомнил Энгельгардта.

– Никодим Федорыч верно говорит, а местные смирну вообще не пользуют. Это кто-то из наших!

– Обыск! – едва удерживая подступившую тошноту, выпалил Семенов. – Нужно сделать обыск. И немедленно…

Офицеры досадливо засопели, кто-то принялся возражать, но все понимали: пора; лучше стыд, чем такой страшный грех на душе.

Через полчаса на околице деревни, каждый со своим вещмешком в ногах, выстроились все – от капитана Загорулько до толмача. И через полчаса смирну нашли – притороченной к седлу мелкой мохнатой лошади, перевозящей солдатскую палатку.

Офицеры скорбно замерли.

– Найду, своими руками задавлю! – угрожающе прорычал есаул и повернулся к замершему строю. – Все слышали?!

И впервые строй не ответил молодецким «Так точно»…

* * *

К весне 1898 года русско-китайскую границу как прорвало, и всю Маньчжурию наводнили сотни и сотни русских специалистов. Топографы и геодезисты, строители и путейцы – без числа и без счета – оценивали изгибы рельефа и плотность грунтов, просчитывали способы подвозки шпал и рельсов, а главное, встречались и подолгу спорили с местными властями.

Несмотря на высочайшее соглашение, здесь их, казалось, никто не ждал. Хуже того, никто не желал их сюда пускать! Уже то, что удобнейшие для прокладки железной дороги места оказались заняты крестьянскими полями, оказалось такой препоной, что хоть кричи караул! А затем «вдруг» оказалось, что весной у китайских крестьян самая страда, а кроме крестьян, в этих краях никакой иной рабочей силы просто-напросто нет.

В такой неразберихе и приходилось работать главному инженеру Строительного управления пока еще не существующей дороги Александру Иосифовичу Юговичу. Вот только ссылаться на трудности он права не имел.

В считаные недели Югович лично объехал все важнейшие точки будущего колоссального строительства, просмотрел практически все наработки топографических и геодезических экспедиций, встретился и детально обговорил наиболее трудные «моменты» с цзян-цунями трех важнейших провинций. Именно после такого совещания в Гунчжулине к нему и пристал этот офицер.

– Ваше превосходительство! Александр Иосифович!

Югович приостановился, и вместе с ним приостановилась и вся положенная по случаю свита.

– Я должен передать вам документ, – сверкая светлыми глазами на черном от загара лице, выпалил офицер.

– Вы – мне? – удивился Югович. – И, простите, мы с вами знакомы?

– Моя фамилия Семенов! – выпалил незнакомец. – А вот и бумага…

– Семенов? – смешливо поднял брови Югович и полуобернулся к свите: – Это, разумеется, меняет дело.

Свита захихикала – пока достаточно сдержанно.

– Это бумага из пакета документов полковника Энгельгардта, – Семенов сунул Юговичу смятый, потертый по краям, сложенный вчетверо листок. – Он погиб под Айгунем…

Югович растерянно хмыкнул.

– А почему именно мне? У меня есть и заместители… тот же князь Хилков или даже Игнациус… Чем они вас не устраивают?

Лицо офицера приняло странное плачущее выражение.

– Вы первый человек нужного ранга, которого я встретил за шесть месяцев пути. А о князе Хилкове я вообще ничего знаю. Поймите меня – документ секретный. Вот тут и мой рапорт тоже…

Югович пожал плечами и принял бумаги.

– Вам, вероятно, расписку следует выдать?

Офицер напряженно кивнул.

– Подайте бумагу и перо, – полуобернулся к свите Югович.

Дорожная сумка из хорошей кожи тут же открылась, и ему подали и доску, и листок белой бумаги и даже окунули перо в чернильницу. Югович вздохнул, просмотрел замызганный, весь покрытый непонятными, разбитыми на столбики буквами листок, щурясь уставшими за день глазами, пролистал рапорт на шести страницах, сунул и то и другое помощникам и крупным, размашистым почерком написал расписку.

– Держите, поручик.

Семенов взял расписку, да так и замер, не в силах поверить собственному счастью.

* * *