Толмач

А уж когда Триада осознала, какую власть дает опиум, принципы остались обязательными разве что для рядовых «лошадок». В считаные годы лучшие бойцы лучших монастырей научились всему: ломать ребра портовым кули, подкупать чиновников и полицию, а главное, убивать, убивать и убивать – особенно тех, кто еще не научился поступаться принципами во имя наживы. Так было и во время первой опиумной войны, когда Триада не без удовольствия наблюдала, как британцы разрушают систему государственного контроля за наркотиками; так было и во второй опиумной войне… и только теперь все поворачивалось иначе.

Четыре крупнейшие державы мира, внезапно захватив крупнейшие бухты и фактически вынудив Поднебесную уступить им колоссальные прилегающие к берегам территории, штыками отбросили Триаду на сотни миль внутрь страны и взяли всю экономику портов в свои руки – включая и опиум.

Дэ-Цзун и сам был взбешен, когда это произошло, но, поразмыслив, он пришел к выводу, что именно так, наглым захватом, судьба и дала Китаю уникальный шанс избавиться от преступной «параллельной власти» и стать по-настоящему сильной и единой страной. И вот для реализации этого уникального шанса Дэ-Цзуну и нужен был этот блаженный философ Кан Ювэй.

Дэ-Цзун представил себе стройные ряды одетых в одинаковые костюмы, одинаково постриженных и одинаково думающих мужчин и женщин, не цепляющихся ни за семью, ни за деньги, и удовлетворенно прищурился. Кан Ювэй, этот вечно плавающий в облаках мечтатель, и сам не понимал, сколь гениальное учение изобрел.

Нет, Дэ-Цзун прекрасно видел, что это только абрис, общие наметки будущей великой державы, но Кан Ювэй предложил и вполне практичные и понятные вещи: введение бумажных денег – естественно, с изъятием у населения серебра; перенос столицы – само собой, с отставкой приросшего к Пекину чиновничьего хлама, а главное – создание демократического парламента, в котором этнические китайцы при любом раскладе будут иметь над маньчжурами абсолютное численное превосходство. И для всего этого нужен был мир – пусть позорный, пусть неравноправный – и, само собой, реформы.

Но пока все шло не так, как хотелось. Уже в апреле в портах начались инспирированные Триадой волнения и нападения на иностранцев. А затем прошел слух о том, что никому прежде не известное общество «Ихэтуань» – «Кулак во имя справедливости и согласия» – собирается объявить иноземцам войну. А потом разлилась Желтая река, а затем началась засуха, и миллионы крестьян, свято убежденные, что все беды всегда идут от чертовых иностранцев, сделали свои собственные выводы. В империи вызревал бунт.

Дэ-Цзун вздохнул. Бунт против четырех крупнейших держав мира был сейчас, да еще при нынешнем руководстве, ни к чему. Но вот если бы у страны появился новый лидер, скажем, Гуансюй, и новая патриотическая идея, все могло бы повернуться иначе. И пусть мечтатель Кан Ювэй будет первым, кто подставит свою шею под меч палача, – главное, чтоб он успел эти идеи посеять.

* * *

В числе последних, уже к вечеру, в консульство зашел капитан в отставке Загорулько. Он принял под роспись несколько догнавших его в пути бумаг из Петербурга, прочитал уже с апреля дожидающуюся его открытку из Самары – от родни – и только тогда развернул телеграмму от коменданта Никольска-Уссурийского.

«ПОРУЧИКА СЕМЕНОВА ИВ АЛ АРЕСТОВАТЬ ЗПТ ПОДРОБНО ДОПРОСИТЬ УНИЧТОЖЕНИИ ЭКСПЕДИЦИИ ЭНГЕЛЬГАРДТА ТЧК СЛУЧАЕ СОПРОТИВЛЕНИЯ ИЛИ СОКРЫТИЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ОТПРАВИТЬ КОНВОЕМ ХАБАРОВСК ШТАБ ГРОДЕКОВА ТЧК»

Загорулько непонимающе тряхнул головой и еще раз перечитал телеграмму. И снова ничего не понял.

– Никодим Федорыч! – подозвал он есаула. – А ну гляньте! Что скажете?

Есаул медленно, по слогам прочел текст и удивленно поднял нависающие над глазами мохнатые брови.

– Они там, в комендатуре, чего – охренели? Это ж наш лучший офицер!

– Вот и я говорю… – начал Загорулько и вдруг осознал, что в штаб Гродекова за пьяную драку вызывать не станут, и осекся. – А, кстати, где он?

– В город пошел, – махнул в сторону затихающих темных улиц есаул, – наверное, уже вернулся.

– А ну пошли в лагерь, – забеспокоился Загорулько. – Заодно посмотрим, сколько наши хлопцы на грудь приняли.

Капитан не мог этого объяснить, но у него были очень плохие предчувствия, очень плохие…

* * *

К приходу капитана и есаула в лагерь вернулись все – кроме поручика Семенова.

– Кто видал, куда пошел поручик? – громко вопросил есаул.

– Не-е, не видали, Никодим Федорыч, – нетрезво протянули казаки. – А шо?

И тогда к Загорулько подошел толмач.

– Ваше превосходительство, – потянул он капитана за рукав.

– Отстань, не до тебя! – отмахнулся Загорулько.

– Я видел их превосходительство, – тихо произнес толмач. – Их в полицию забрали.

– Что-о?! – обомлел капитан. – Как в полицию?! Кто посмел?!

Через считаные минуты, получив от есаула команду «по коням», отряд ворвался в ночной город. Казаки мигом оцепили полицейское управление, отобрали у часового саблю, пробежали по кабинетам, не особо разбираясь, кто здесь кто, набили морду то ли пяти, то ли шести полицейским, и только у лестницы, ведущей в подвал, застопорились.