Толмач

– Что там еще?! – взревел, продираясь через ребят, есаул, а едва продрался, замер.

Из подвальных дверей торчал ствол английского пулемета, а прямо за ним угадывалось жесткое, почти нечеловеческое в своем спокойствии, тощее, обрамленное седыми волосами лицо.

– Господин капитан! – полуобернувшись, позвал есаул. – Туточки дипломатический конфликт назревает…

Загорулько прошел мимо расступившихся казаков.

– Мне нужен поручик Семенов, – стараясь не смотреть в черное отверстие ствола, громко объяснил он цель «визита» и повернулся к толмачу, – переведи.

– Семенов арестован, – на прекрасном русском языке отрезал китаец.

– Это я знаю, – жестко кивнул Загорулько, – но на каком основании?

– Семенов убийца и шпион, – коротко ответил седой. – Он будет наказан.

– И у вас есть доказательства? – презрительно усмехнулся Загорулько.

– Солдат уберите, – потребовал китаец, – тогда будем переговаривать.

Загорулько вспомнил телеграмму Никольского коменданта, на секунду задумался и повернулся к казакам.

– Все ребята, спасибо за службу, всем отойти во двор и ждать меня.

* * *

Стопка убористо исписанной иероглифами мятой бумаги капитана ничуть не убедила, однако когда он увидел шифровку с гербом, в груди екнуло. Точно такие же бумаги вез и он сам. Нет, ничего особенного в них не было, скорее просто защита от ненужного любопытства местных самодуров – как раз на такой случай, как сейчас.

Но в одном китаец был прав: никто, кроме начальника отряда, к подобным документам отношения не имел. Лично его, Загорулько, пакет бумаг, включая карты и графики, так и лежал в сумке – листок к листку. И поскольку Энгельгардт убит, а Семенов жив и листок найден по следам продвижения в глубь страны Семенова, выводы напрашивались невеселые.

Загорулько еще раз просмотрел немного испачканную кровью улику, покачал головой и вышел во двор. Теперь он даже представления не имел, как будет отвечать коменданту Никольска.

– Их превосходительство не виноват, – подошел сбоку толмач. – Я точно знаю…

Загорулько вздохнул и вдруг подумал, что, возможно, толмач прав. И если он, капитан русской армии, пусть и формально в отставке, оставит товарища в беде, не проверив данные десять раз…

– Где его взяли? – развернулся он к толмачу.

– У проститутки, – глотнул тот.

– Показывай точно где, – собрался в комок Загорулько. – Я им тут всем покажу кузькину мать!

Толмач кивнул, не теряя ни секунды, быстро повел капитана, а вслед за ним и весь отряд узкой, невыносимо загаженной улочкой, подвел к одной из доброго десятка почти одинаковых дверей и уверенно ткнул пальцем.

– Здесь.

– Ты уверен? – сквозь зубы процедил капитан.

– Да, ваше превосходительство, – опустил плечи тот.

И тогда капитан отошел на пару шагов и с одного удара вышиб дверь ногой. Громко оповестил жителей комнаты, что он намерен войти, не услышал в ответ ни слова, потребовал принести ему лампу, а когда казачки лампу достали, шагнул вперед и окаменел.

– Что там? Что? – напирали сзади. – Ваше благородие, чего там такое?..

Загорулько с трудом удержал рвотный позыв, наклонился и двумя пальцами, за самый краешек поднял замызганный листок. Это была шифровка с орлом – точно такая же, как та, что ему предъявили в полиции.

«С-сукин т-ты с-сын, Семенов! – чуть не зарыдал Загорулько. – Что ж ты натворил, сволочь?!»

* * *

Той же ночью Курбан ушел далеко за пределы лагеря, дрожащими от напряжения пальцами составил особую бабушкину смесь, подпалил, жадно затянулся и почти тут же провалился в никуда. Но шли минуты, а затем и часы, а Бухэ-Нойона все не было. Более того, не было вообще ничего! И лишь к утру в коротком, как удар ножа, и пронзительном, словно крик сокола, озарении он понял, что прощен.

Не удовлетворившись этим и сильно опасаясь, что Человек-Бык заставит его нарушить порядок пролития жертвенной крови еще раз, Курбан трижды поклонился каждой стороне света, достал и развернул вымоченную в семи травах кожу, кинул альчики и растерянно хмыкнул. Альчики говорили, что Бухэ-Нойона в срединном мире более нет – вообще!

Некоторое время он размышлял, поставил вопрос иначе и снова кинул альчики. На этот раз выпало явное указание на глубокую виновность Человека-Быка, как если бы он нарушил указания какой-то намного большей силы и даже внес в мироздание сумятицу и ненужный хаос.

Курбан подумал, не кинуть ли альчики еще раз, чтобы выяснить, чем грозит проступок Бухэ-Нойона и что будет с ним, с Курбаном, дальше, и… не рискнул. Боги не любили, когда смертные совали носы в их планы и дела, даже если это делает шаман.

Пошатываясь, Курбан вернулся в лагерь, присел около вповалку спящих у потухшего костра казаков и в следующий же миг почувствовал, как волосы на его загривке встают дыбом. На бревне, привязанная крепким шелковым шнурком к руке одного из спящих, сидела дрожащая от холода обезьяна.

– Мечит?! – обомлел Курбан. – Великий Эрлик-хан! Ты что – взамен Бухэ-Нойона послал мне Мечит?!

Худшей казни для него Владыка Преисподней и измыслить бы не смог.

* * *