Толстой и Достоевский. Братья по совести

В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем-то близко и тяжело связан со мною», — думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что́ было перед ним. — В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью?» — спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкою шеей и тонкими руками, с готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее чем когда-либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.

Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.

«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам — да, та любовь, которую проповедовал Бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что́ еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!» (11, 257–258).

Глава тринадцатая. КТО ОН, РУССКИЙ МУЖИК? ЧЕМ ЖИВЕТ? ВО ЧТО ВЕРИТ? И ПОЧЕМУ РЕНАН СЛАВЯНОФИЛ?

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ

Заметки, планы, наброски.

8 сентября — декабрь 1874

Фрагмент

^{Эрнест Ренан}

«Ренан[36] славянофил. Крестьяне смотрят на пышную свадьбу своего господина и радуются, Михайловский[37] и Толстой негодуют на мужиков на том основании, что пышность свадьбы их господина нисколько не увеличивает их благосостояния. И Толстой и Михайловский даже считают священным долгом своим образумить скорее мужика и разъяснить ему, что он глуп, если счастлив счастьем своего господина, что счастье господина не увеличивает его благосостояния. Таким образом, и Толстой и Михайловский забывают, что крестьянин этот ведь все-таки счастлив же. И вразумляя его, отнимают у него счастье. Почему? Враги они, что ли, его? Нет, а потому, что задались ложною мыслию, что счастье заключается в материальном благосостоянии, а не в обилии добрых чувств, присущих человеку» (XVI, 169).

Н. Н. Страхов в рецензии на книгу Ренана «La r’eforme intellectuelle et morale» (Paris, 1872; «Интеллектуальная и моральная реформы» — с франц.) назвал ее автора «французским славянофилом». Почему?

Ренану, как и русским славянофилам, «старая форма жизни» представлялась «единственно возможною, единственно понятною». В таком положении, считал он, находилась «вся Европа, вся ее разумная часть; она сознает свою безжизненность; она способна только ценить и высоко ставить живые идеалы, действовавшие в прошлом, но сама их не имеет».

«Ренан есть нечто вроде французского славянофила, с тою разницею, что начала, признаваемые нашими славянофилами, еще сохранились в народе, еще крепко живут в нем, и что наши славянофилы сами искренно верят в эти начала. Ренан же мечтает о восстановлении такой жизни, которая исчезла почти без следа, разрушена в самом корне[38].