Толстой и Достоевский. Противостояние

Несложно понять, откуда впервые возникло такое употребление слова «эпический». Его стилистические и мифологические коннотации получили широкое распространение в XVIII веке. Границы охвата этого термина размывались вплоть до того, что мы теперь можем говорить об «эпическом ландшафте» или «эпическом величии» в музыкальном контексте. Для современников Толстого понятие эпического вызывало закономерные ассоциации с масштабностью и серьезностью, с широким временным охватом, с героизмом, со спокойствием и прямотой повествования. Язык критики в области реалистической прозы не выработал никакого соответствующего термина сравнимой адекватности. Слово «эпический» само по себе представлялось достаточно ясным и исчерпывающим для характеристики толстовского романа или того же «Моби Дика».

Но те, кто назвал Толстого «эпическим романистом», даже не подозревали, насколько они правы. Они употребляли этот эпитет, в свободном смысле воздавая должное объемности его книг и архаичной величественности его личности. На самом деле это понятие в точности и по существу соответствует замыслам Толстого. «Война и мир», «Анна Каренина», «Смерть Ивана Ильича», «Казаки» — все эти произведения заставляют вспомнить эпическую поэзию не в силу неких смутных ассоциаций, а потому, что Толстой сам подразумевал вполне определенные аналогии между своим искусством и искусством Гомера. Мы настолько сильно поверили ему на слово, что стали редко задаваться вопросом — как он достиг своей цели, и насколько вообще возможно проследить родство между художественными формами, которые разделены почти тремя тысячелетиями и бесчисленными революциями духа. Кроме того, почти никто не обращает внимание на соответствия между эпической манерой Толстого и его анархической версией христианства. Но эти соответствия реально существуют. Отмечая, что в толстовской прозе многое перекликается с тоном и традициями «Илиады», и цитируя слова Мережковского о том, что душа у Толстого — «урожденная язычница», мы говорим о двух аспектах единой фигуры.

Естественным казалось бы начать с «Войны и мира». Ни одно прозаическое сочинение не представляется современному читателю более очевидно и блестяще выражающим эпическую традицию. Этот роман повсеместно признается как русская национальная эпопея, и он изобилует эпизодами — такими, например, как знаменитая охота на волков, — которые с неизбежностью заставляют сравнивать Толстого с Гомером. Более того, сам Толстой задумывал свой труд, открыто имея в виду Гомеровы поэмы. В марте 1865 года он рассуждал о «поэзии романиста». В своем дневнике он отмечал, что эта поэзия может рождаться из разных составляющих. Одна из них — это «картина нравов, построенных на историческом событии, — „Одиссея“, „Илиада“, „1805 год“». Тем не менее, «Война и мир» — случай особой сложности. Эта книга пронизана антигероической философией истории. Ее широкий размах и высокая ясность исторических предпосылок мешают нам разглядеть внутренние противоречия. Этот роман очевидно важен для изложения моей концепции, но он не позволяет изложить ее в максимально прямолинейной форме. Поэтому я предлагаю вычленить некоторые характерные и основополагающие элементы толстовского «эпического» искусства, остановившись на «Анне Карениной» и «Мадам Бовари».

Это классическое сопоставление, и у него своя история. Когда появилась «Анна Каренина», стали думать, что Толстой выбрал тему адюльтера и самоубийства как вызов флоберовскому шедевру. Это слишком упрощенный взгляд. Толстой читал «Мадам Бовари»; он как раз находился в Париже в то самое время, когда роман публиковался в «Ревю де Пари» (1856–57), и он был близок тому самому литературному кругу, который страстно интересовался романом Флобера. Но из записей Толстого нам известно, что мотив адюльтера и мести поглощал его мысли еще в 1851 году, и что реальный импульс к написанию «Анны Карениной» возник лишь в январе 1872-го после самоубийства Анны Степановны Пироговой, случившегося неподалеку от толстовского имения. В целом можно сказать одно: автор «Анны Карениной» был осведомлен о ее предшественнице.

Оба романа — шедевры, каждый по-своему. Золя называл «Мадам Бовари» подведением итогов реализма, величайшей по гениальности работой в традиции, восходящей к реалистам XVIII века и к Бальзаку. Ромен Роллан считал, что это — единственный французский роман, сопоставимый с Толстым «по мощности передачи жизни и по жизненной полноте». Однако в обоих пунктах эти два романа ни в коем случае не равны; «Анна Каренина» несравненно более велика — по своим масштабам, своему гуманизму, по техническому исполнению. Сходство некоторых основных линий лишь усиливает наше ощущение, что это — две разные величины.