Толсты́е: безвестные и знаменитые

«Как только разразилась революция, все Толстые устремились под охранительный кров Ясной Поляны. Среди "устремившихся" был и пасынок Татьяны Львовны, Сергей Михайлович Сухотин. В ранней юности он был женат на известной пианистке Ирине Энери (Горяиновой), с 12 лет выступавшей на концертной эстраде в качестве вундеркинда, и имел от неё дочь Наташу. Через год Ирина Энери покинула семью и уехала за границу, Сухотин же в Ясной Поляне женился на совсем юной дочери Андрея Львовича [Толстого] – Соне. Далее произошло нечто неожиданное: вскоре после свадьбы Сухотина разбил паралич».

Позже при содействии князя Юсупова его перевезли в Париж, однако он умер, так и не узнав, кто и за что его так наказал. Одно следует признать – близость к семье Толстых не пошла ему на пользу.

Куда важнее попытаться ответить на вопрос: какую пользу принесло Татьяне Львовне столь длительное пребывание в семье Толстых – ведь замуж она вышла только в возрасте тридцати пяти лет? Тут самое время обратиться к её воспоминаниям о детских увлечениях:

«Я начала рисовать. Толчком к этому послужил приезд художника Крамского, которому был заказан портрет папá Третьяковым, владельцем картинной галереи в Москве. <…> Папá съездил в Тулу и сговорился с учителем рисования реального училища, чтобы он два раза в неделю приезжал в Ясную Поляну и давал мне уроки. У мальчиков было слишком много уроков, чтобы принять участие ещё в моих уроках рисования».

Сначала был учитель Симоненко, от которого было мало проку, затем учитель Баранов научил «писать масляными красками с натуры». Потом отец повёз Татьяну в Училище ваяния и зодчества к художнику Василию Перову, который заявил: если она сумеет забыть всё то, чему её учили, тогда может выйти толк, так как «способности у неё большие». Как же он это определил? Вероятно, исходил из того, что дочь Толстого не может быть абсолютно бесталанной.

На самом деле, для того, чтобы стать художником-любителем, не нужны учителя – посещение картинных галерей вполне способно заменить собой наставления преподавателей. Свой стиль в живописи следует искать самостоятельно. Другое дело, если решил стать профессионалом – тогда приходится осваивать классическую технику письма, чтобы в итоге стать, по существу, ремесленником. Но тут ситуация иная – все стараются Толстому угодить. Не только Перов, даже Илья Репин и Леонид Пастернак отдают должное старанию юной ученицы. Вот и художник Николай Ге пишет письма, в которых для постижения премудростей создания композиции в картине рекомендует «вылепливать в маленьком виде фигуры из воска или глины». Татьяна сетует в дневнике:

«Сейчас дедушка Ге сказал, показывая на меня пальцем: "Я мало встречал таких одарённых людей, как она. Такие громадные дарования и, если бы прибавить к ним любовь и накопление наблюдений, это вышло бы ужас что такое". А вместе с тем из меня ничего не выходит. Я иногда думаю, что это от недостатка поощрения. Вот дедушка сказал такие слова, и у меня сейчас же дух поднялся и хочется что-нибудь делать».

Скорее всего, «ужас что такое» – это точно сказано. Четверо маститых живописцев, не считая Симоненко и Баранова, тянут-потянут, но никак не могут ни своими советами, ни комплиментами сделать из неё художницу. И временами у Татьяны возникает прозрение:

«Какой злодей сказал, что у меня способности к рисованию! Зачем я так много труда и старания трачу на то, чтобы учиться, когда ничего из моего рисования не выйдет?»

Училище Татьяна всё-таки закончила, что позволяло ей более или менее квалифицированно судить о чужих работах, коль скоро самой похвастать нечем. В 1894 году она отправилась в Париж, чтобы ухаживать за братом Лёвой, который находился на грани сумасшествия. Ей удалось посетить несколько картинных галерей, где выставлялись импрессионисты, и вот что она написала в дневнике:

«На выставке продажных картин тоже пропасть народу. Но что за картины! Всё это безумное, бессмысленное искание чего-нибудь нового, и только два-три пейзажа немного передают природу, а остальные – лубочные, скверные картины: ярко-зеленые деревья, обведённые широким черным контуром, невероятно синее небо и красные крыши. А лица! Это невероятно! Меня это возмущает, смущает, поражает, приводит в недоумение. Я смотрю во все глаза, думаю во все мозги, стараюсь что-нибудь найти, понять, но ничего, ничего. Конец миру пришел».

Конечно, для неподготовленного зрителя Ван-Гог и Сезанн – это слишком сложно. Татьяна привыкла смотреть на жизнь глазами своего отца, ну а живопись оценивала, доверяясь профессионализму Ильи Репина и Николая Ге. В то время импрессионизм для россиян был ещё диковинкой, поэтому недоумение Татьяны Львовны вполне закономерно.

Потребовалось ещё два года, чтобы она смогла хоть в чём-то разобраться: