Том 1

Шум от боевых приготовлений привел его в чувство; он начал искать в карманах свои соли и наткнулся на коробочку с пилюлями, которую всегда имел при себе. Он открыл коробочку, считая, что лучшего случая для этого ему не представится.

В шелковую бумагу были завернуты девять больших пилюль величиною с крупные горошины. Все они были черного цвета, матовые, совершенно похожие на маленькие комочки резины или смолы. Они ничем не пахли, и казалось, в них нет ничего таинственного. И, действительно, казалось, очень неразумным надеяться, чтобы высший талисман мог заключаться в этих черных пилюлях, которые случайный порыв ветра мог унести в открытые окна.

Тем временем кавалер читал рукопись, начертанную на шелковой бумаге. Чернила были на ней пожелтевшие, язык — архаичен.

Девять пилюль, заключенных здесь, суть чистое китайское снадобье, смешанное только с драгоценными специями, которые венчают и умножают достоинство сего снадобья. Если проглотишь во имя Божия три первых пилюли, то приобретешь такую мудрость и ясность ума, как если бы ты в сей час уподобился Сократу, Ликургу и Пифагору. Ежели вкусишь следующие три, то они вольют в тебя такое мужество и презрение к курносой смерти, что ты быстро приобретешь больше доблести, чем ее имели Цезарь, Ганнибал и Иуда Маккавей. Седьмая, восьмая и девятая смертельны и никакой человек не может вкусить их не исповедавшись, но вкусивший их сейчас же из всех людей наиболее уподобится Господу и станет между святыми и героями подобно Илье, Геркулесу и Иоанну Крестителю. Бог да будет с вами.

— Я могу, — сказал себе кавалер, — принять три первые, хотя вся эта, написанная здесь белиберда не слишком убеждает меня, что они могут прогнать страх.

И он проглотил три пилюли, более горькие, чем хина.

Между тем быстрый, как чайка, «Лгун» на всех парусах устремился навстречу неприятелю, опередив другие суда. Вдали все время появлялись одно за другим новые вражеские суда. Надо было определить число фрегатов и линейных кораблей. Последних отличали по их большей величине и по значительному числу окрашенных в белый цвет батарей.

Вахтенные матросы сообщали, что на верхушке мачты виден большой флаг! Не было сомнения, что при английской эскадре находится вице-адмирал Англии. Нужно было спешно предупредить об этом начальника эскадры.

Старый Кердункоф доложил об этом капитану.

Г-н Фьерсе по-прежнему лежал на тростниковой кушетке. Он заговорил совершенно спокойно, хотя несколько медленно и тихо:

— Я хочу видеть все своими глазами и не могу двинуться. Велите перенести мою кушетку на капитанский мостик.

В первый раз экипаж увидел своего капитана. Матросам он показался несколько бледным, но — достойным и решительным…

— Не правда ли, — спросил г-н Фьерсе, — эти корабли не могут нас обстреливать с расстояния, превышающего тысячу шагов. Сохраняйте это расстояние и сигнализируйте «Изумруду», чтобы он предупредил «Громобой»… Я насчитываю четырнадцать кораблей и пять фрегатов. Кажется, так? Отдайте сигнал «Изумруду», он еще сильно отстал от нас… Отлично. Что до нас, то нужно маневрировать так, чтобы англичане не могли разгадать наших намерений. Держитесь несколько по ветру, чтобы англичане подумали, что мы хотим обойти их линию.

Английские корабли начали растягивать свою линию; «Лгун» их беспокоил; они опасались засады. Вдали Эстандюэр приказал повернуть на другой галс конвойным судам; они начали удаляться, повернувшись спиною ко врагу. На «Лгуне» марсовые матросы поняли хитрость и радостно запели.

Г-н Фьерсе прервал пение:

— Повернуть на другой галс, — закричал он.

С удивительным ясновидением он понял маневр неприятеля и предупредил его. Более быстрый, чем корабли, понявшие наконец свою ошибку, он повернул судно на другой галс, и пока английский адмирал увлек за собой свою эскадру, фрегат оказался уже за добрую милю вне досягаемости английских орудий.

— Эти знатные господа, — пробормотал, покачивая головой, Кердункоф, — хорошо знают такие вещи, которым они никогда не обучались. Этот франтик, который всю жизнь не покидал суши, произвел два маневра лучше, чем я сам сделал бы это.