Том 1

— Что там на юге! — перебил его другой родственник. — Был я на днях в Пустоваловке. Там мужики в коммунию сходятся... Всех коров, лошадей на один двор свели. И даже курей не забыли, в общий сарай согнали. Препотешное, скажу вам, зрелище! Куры орут истошно, словно их режут, петухи дерутся, аж перья летят, бабы плачут, а мужики от сарая не отходят — где же еще такие петушиные бои увидишь! Я, грешный, и сам добрых два часа у сарая выстоял... Ярмарка, да и только!

— Вот-вот! — подхватил Хорьков. — До нас-то такое дойдет или стороной минет?

Степа, положив на стол вилку, с любопытством вскинул голову: что-то ответит дядя?

Илья Ефимович степенно вытер усы, оглядел родственников. Он, конечно, человек грамотный, газеты читает аккуратно и может всё объяснить.

— Нет, коммуна теперь не привьется, — сказал он, — мужику она не по душе.

— Выходит, братан твой ошибся? — допытывался Хорьков. — Зазря голову сложил?

— Да как вам сказать... — Илья Ефимович задумчиво чертил вилкой по мокрой клеенке. — Григорий человек был умственный, а жил, пожалуй, неправильно...

— Это почему же... неправильно? — негромко спросила с дальнего края стола бабушка Евдокия.

— А потому, мамаша, что надо бы Григорию за свое хозяйство держаться, а не коммуны строить. Пустая это затея. Теперь коммуны и сама Советская власть не одобряет.

— А ты, Илюша, по-правильному, значит, живешь?

— Живу по-законному, — не скрывая раздражения, ответил Илья Ефимович. — Культурное хозяйство веду — клевер сею, турнепс... Племенной скот имею, севооборот многопольный. К тому нас и Советская власть зовет. У меня с ней полное согласие. Вот и Тихон Кузьмич может подтвердить — представитель власти.

— Целиком и полностью, — икнув и качнувшись, сказал Горелов и предложил выпить за культурного крестьянина Илью Ефимовича Ковшова.

Степа опустил голову.

Отец, который хотел, чтобы все жили согласной, дружной семьей, и отдал за это свою жизнь, — он, оказывается, жил неправильно. Нет, Степа не мог этому поверить!

— Так-то, мамаша, — когда все выпили, наставительно продолжал Илья Ефимович, желая сохранить за собой последнее слово. — А коммуны что... На песке да на воде замешаны — поживут без году неделю и разваливаются.

Таких слов Степа перенести уже не мог.

— А вот и не на песке! — поднявшись, неожиданно сказал он. — Коммуна-то в Дубняках живет, не развалилась. Там теперь колхоз, и называется он по-старому «Заре навстречу». Про него даже в газете недавно писали... — Степа торопливо вытащил из нагрудного кармана гимнастерки пачечку бумаг, отыскал истертый листок с заметкой, вырезанной из газеты, и протянул дяде.

— Эге! — хмыкнул Илья Ефимович, не обращая внимания на листок. — Ты-то чего смыслишь в этом деле?

— Хватит о делах, хозяин! — Горелов потянул Ковшова за рукав. — Давай лучше раздольную...

Дядя махнул на Степу рукой и, набрав в грудь побольше воздуху, густым, с переливами голосом затянул «Степь широкую».

Степа встал из-за стола.

— Куда ты? — остановил его Филька. — Терпи, казак... Сейчас чай будет. С вареньем!

Степа с досадой отмахнулся, вышел из дому и направился в огород. Он лег на траву, положив руки под голову, и устремил глаза в небо.

Оно уже не было таким пустым и белесым, как утром. Роились кучевые облака, то и дело заслоняя солнце, из-за горизонта выплывала туча, где-то вдали лениво урчал гром.

Вскоре в огород заглянули Филька и Фома-Ерема.

— Вот он где, братец! Ну как, плотно заправился? — Филька воровато оглянулся по сторонам и достал из-за пазухи граненый стакан и бутылку наливки. — Сейчас мы тебя взбодрим. Видал, чего я стянул! Отец даже и не заметил.

Он открыл бутылку, налил полстакана густой темно-красной наливки и протянул Степе:

— А ну, чок за дружбу! Будем втроем держаться — я, ты, Фома-Ерема. Пусть все ребята от нас плачут!

— Это уж как есть, — согласился Фома-Ерема и, взяв у Фильки из рук бутылку, легонько стукнул ею о стакан, потом сунул горлышко бутылки в рот и, запрокинув голову, сделал несколько больших глотков.

— А ты чего медлишь? — поторопил Филька Степу. — Необученный, что ли? Ничего, привыкнешь. Тяни, не задерживай посуду.

Степа поднялся и долго смотрел на стакан. Потом с размаху ударил Фильку по руке, и стакан с вином полетел на траву.

— Ах, вот как! Задаешься! — взревел Филька, бросаясь на Степу.

Но Фома-Ерема вовремя его удержал и успокоил, сказав, что ради праздника не сто́ит с колонистом связываться.

КАЧЕЛИ

Поминутно оглядываясь и что-то недовольно бурча, Филька вслед за Фомой-Еремой ушел наконец из огорода. Степа еще немного посидел на «бабушкином месте» и тоже направился на улицу.

Деревня гуляла.

Из раскрытых окон, украшенных березовыми ветками, доносились шумные возгласы, смех, крики. На завалинке у дома Хомутовых сидели пожилые женщины и выводили печальную старинную песню, словно оплакивали свою судьбу.