Г-жа Мольер. «Как хорошо, что это вас удовлетворяет! Это дороже рукоплесканий публики и тех денег, которые можно заработать на пьесах Мольера. Не все ли вам равно, ходит публика смотреть ваши комедии или не ходит? Важно, чтобы их оценили ваши собратья!»
Де Лагранж. «А когда пойдет
Дюкруази. «Не знаю. Но я уже готов занять место в первых рядах и крикнуть: „Вот это прекрасно!“».
Мольер. «Я тоже, конечно, крикну!»
Де Лагранж. «Бог даст, и я!»
Г-жа Дюпарк. «И я от вас не отстану, можете мне поверить! Я убеждена, что буря восторга сметет недоброжелателей. Поддержать своими похвалами защитника наших интересов — это наш прямой долг».
Г-жа Мольер. «Совершенно верно!»
Г-жа де Бри. «Все мы, актрисы, должны принять в этом участие».
Г-жа Бежар. «Разумеется!»
Г-жа Дюкруази. «Безусловно!»
Г-жа Эрве. «Никакой пощады этому пересмешнику!»
Мольер. «Ну, шевалье, любезный друг, теперь пусть твой Мольер прячется!»
Брекур. «Кто? Мольер? Даю тебе слово, маркиз, что он тоже собирается в театр — он хочет вместе со всеми посмеяться над портретом, который с него написали».
Мольер. «Ну, черт возьми, это будет смех невеселый!»
Брекур. «Ничего, ничего! Он, наверное, найдет больше поводов для смеха, чем ты думаешь. Мне показывали эту пьесу: самое удачное в ней заимствовано у Мольера — значит, это не только не расстроит его, но, напротив, обрадует. Что касается отдельных сцен, где пытаются его очернить, я готов признать себя последним дураком, если они хоть кого-нибудь убедят! Обвинение в том, что он-де рисует слишком похожие портреты, на мой взгляд, мало того что недобросовестно — оно просто нелепо, оно на ногах не стоит. Я не понимаю, как можно порицать сочинителя комедий за то, что он верно изображает людей!»
Де Лагранж. «Актеры мне говорили, что они ждут от него ответа и что…».
Брекур. «Ответа? Круглым дураком надо быть, чтобы отвечать на их оскорбления! Все отлично знают, каковы их побуждения. Лучшим его ответом была бы новая комедия, которая имела бы такой же успех, как и все предыдущие. Вот верный способ отомстить им как следует. Их нравы мне хорошо известны, и я уверен, что новая пьеса, которая отобьет у них публику, огорчит их гораздо сильнее, чем все сатиры, которые можно на них написать».
Мольер. «Однако, шевалье…».
Г-жа Бежар
Мольер. Я возмущен. Только женщине может прийти в голову нечто подобное! Вы бы хотели, чтоб я начал пальбу, чтоб я, по их примеру, разразился бранью. Не великая в этом честь для меня, не великий урок для них! Оскорбления, ругань — это им нипочем! Когда они, опасаясь отпора, обсуждали, ставить ли им
Г-жа де Бри. Они, однако, жаловались на то, как вы о них отозвались в
Мольер. Верно, эти отзывы были очень обидны, и они имеют все основания на них ссылаться. Но дело все-таки не в этом. Величайшее зло, какое я им причинил, заключается в том, что я имел счастье нравиться публике немножко больше, нежели им бы хотелось. И с тех пор, как мы приехали в Париж, по всему их поведению заметно, что именно это их больше всего волнует. Но пусть они поступают как хотят, их затеи меня не тревожат. Они критикуют мои пьесы? Тем лучше! Боже меня избави писать так, чтобы они восторгались! Это было бы для меня позором.
Г-жа де Бри. А все же не велика радость видеть, как коверкают ваши произведения.
Мольер. А мне-то что? Моя комедия достигла цели, коль скоро она имела счастье понравиться высочайшим особам, которым я прежде всего стараюсь угодить. Мне ли не быть довольным ее судьбой? А все эти придирки — не слишком ли они запоздали? Какое это теперь имеет ко мне отношение, скажите на милость? Нападать на пьесу, которая имела успех, — не значит ли нападать не столько на искусство того, кто ее создал, сколько на мнение тех, кто ее похвалил?
Г-жа де Бри. А я бы все-таки вывела на сцену бумагомараку, смеющего порочить людей, которых он в глаза не видел.