Том 1. Атланты. Золотые кони. Вильгельм Завоеватель

Байейское полотно рассказывает и о прибытии Гарольда на родину. Скоро струг его коснется берега. Из окон прибрежного замка выглядывают встревоженные лица, а на пристани стоит наблюдатель и, приложив ладонь к глазам, напряженно всматривается в морскую даль. Сваи пристани украшены фигурками чудовищ, равно как и носы стоящих тут кораблей. Ни одной мелочи не упустили кентские вышивальщицы, они же выполняли заказ своего повелителя, епископа Одона, и изображали все в точности так, как он им велел. И вот Гарольд в сопровождении своего оруженосца уже направляется в Лондон. Его принимает старый Эдуард в короне и со скипетром в руке, а вокруг него стоят стражники с датскими топорами. Склонив голову, с лицом, отмеченным печатью тяжкого недуга, похожий, скорее, на бесплотную тень, нежели на человека, король слушает рассказ Гарольда. А тот стоит перед ним, выпятив грудь, широко разведя руки, с гримасой удивления на лице. Сказать по совести, о беседе Гарольда с Эдуардом мало что доподлинно известно, кроме того, что изображено на полотне и некоторых подробностей, что поведали малосведущие очевидцы. А знаем мы, в частности, вот что: Гарольд обманул престарелого короля. Сказав, будто в точности выполнил возложенное на него поручение, он заверил Эдуарда, что герцог Вильгельм обещал отдать ему в жены свою дочь Эшиву, а его самого, как будущего зятя, назначил своим правопреемником на английский престол.

А меж тем жизнь текла своим, на первый взгляд, привычным чередом. И все же странно, что старик король, если он и вправду сомневался в преданности Гарольда, не предупредил о том, что тот ему поведал, Вильгельма, направив к нему еще одного верного посланника. Хотя, быть может, вследствие недуга разум его и впрямь затуманивался с каждым днем, усыпляя бдительность и все больше отдаляя короля от земных дел. Не менее странно и то, что люди, тайных агентов коих герцог сумел сделать своими осведомителями в ближайшем окружении Эдуарда, так ничего и не узнали о готовящемся злодеянии, не сообщили также Вильгельму и о медленном угасании короля. Единственное, о чем они уведомили герцога — так это о том, что строительство собора Святого Петра в Вестминстере, главного детища Эдуарда, подходит к завершению и что в скором времени он будет освящен и в него войдут правоверные англичане. Сир Вильгельм глубоко верил клятвам. Невзирая на известное ему коварство Гарольда, он не хотел усомниться в его чистосердечности и, казалось, пребывал в каком-то самообмане. Как-то раз, по окончании трапезы, за которой я прислуживал, епископ Одон напомнил ему о нерешительности Гарольда перед произнесением клятвы и об отпущенной затем насмешке, но Вильгельм резко оборвал его:

— Любезный брат, а ведь на христианской земле за навет наказывают смертью — или вы забыли? Разве шутка Гарольда, пусть даже над Святыми мощами, имеет сколь-нибудь серьезное значение? Главное — клятва произнесена. Так или иначе, а он все же дал ее!

Вскоре со мной приключилась странная история, сыгравшая впоследствии роковую роль в моей жизни.

Однажды при герцогском дворе объявилась группа лицедеев: фокусников, жонглеров и паяцев, — их допустили, дабы скрасить долгие зимние вечера. То были сущие бродяги, пришедшие Бог весть из какой части света, обросшие темной кожей. И если сир Вильгельм соблаговолил принять их, то лишь по настоятельной просьбе герцогини Матильды. Хотя он и был лишен предрассудков, его, однако, всегда терзали опасения, как бы сии отродья не причинили нам зла, ибо лицедейская братия славилась большим умением одурачивать простодушных людей своими глупыми предсказаниями. Но у наших актеров имелись самые лестные рекомендательные грамоты. Они уже успели дать представления в Аквитании, Пуату и во Фландрии. Все они оказались ловкими фиглярами, борцами, акробатами, а также отменными певцами и музыкантами. И была среди них девушка с устами и перстами феи, она пела неизвестные у нас песни и подыгрывала себе на цитре[55]. Мы больше привыкли слушать гимны, прославляющие ратные подвиги, а песни этой девушки по имени Мирга были сродни печальному шелесту деревьев, тихому рокоту приливов и отливов, любовным стенаниям. Она как бы возникла из бездны времен, воплотив в себе идеальный образ нетленной красы и грусти. А иной раз она представала перед нами в зверином обличье и бесподобно исполняла в кругу своих соплеменников, обряженных в шкуры медведей и оленей, магический дикий танец. У нее были такие темные волосы и кожа, что мы приняли ее за сарацинку. Дивная стать, легкая и изящная поступь делали ее неотразимо женственной, так что определить хотя бы примерно ее возраст было невозможно. Частенько герцогиня, коротавшая время за вышиванием в кругу придворных дам, звала девушку к себе в покои, дабы усладиться ее пением. И я полюбил ее. Однако в ту пору я был еще совсем юнцом, не искушенным в делах любовных, и сам удивлялся, отчего это вдруг при встрече с нею у меня начинает колотиться сердце, а к лицу подступает кровь. Чтобы понять свое состояние, я решил поделиться тем, что чувствовал, с Гераром.