Том 1. Голый год

И тогда на лице китайца – одни зубы – зубы совсем наружу, все лицо вопросом, с глаз спали сапеки, чтобы глаза просили: – субординация спуталась. Китаец качался у стола справа налево и говорил – по английски, – все, сразу, что знал, много: – «Я хочу родину. Нуй-гэ Юан-Ши-Кай, – президент! Я хочу родину. На юге я дрался. Я хочу родину!» – Без субординации, в кабинете конторы разорвался кусок – горячего – человеческого.

…Китайца на шахматную доску!. На набережных, в камнях трава поросла, финляндские дни одевают гранит мхами: дворцы стали тогда мертвецами-музеями. Петр Первый ушол от Адмиралтейства на Гончарную, где развалился дом: дом тогда придавил людей. Автомобиль – мостами, набережными, мост у Петропавловской крепости поднят, – автомобиль каретка-Бразье, простором Невы, как Иртыш, и поозерного неба-простором. В доме – дома – в окне – через окно – через крыши через Неву – на взморьи – в комнате – красная рана заката. Красная рана заката пожелтела померанцевыми корками, в желтухе – лихорадке. Ночью будут туманы. Желтуха? – китайца на шахматную доску! – Закат – умирал!.. Где-то далеко одинокий гудел катерок. Книги, книги, книги, – в померанцевых корках заката на полках и подушки не подсинила прачка. Ночью будет туман. У Ивана Ивановича не было женщины, – опять лихорадка. «Хина, кажется, жолтая – хинная корка?» Звонки.

– «Принесите черного кофе, покрепче,» – горничной: она горничная женщина: «надо, чтоб пришла ночью»…

«Помнишь, Андрей, мы играли в бабки. Но я своего брата послал расстрелять, милый Андрей!» – «Петровщина Лихорадка, Санкт-питербурговщина? Большевик голову откусит, возьмет в рот и так: хак?!. – Нет большевика, нет никакой России, – дикари! Есть – мир!» – Каменный гость: «Выпьем, ваше превосходительство, за художество. Кофий будете пить?» «Да, кофе.» – «Понеже и так пьяно, ваше превосходительство так ли?» – «Утверждаю, что коммунизма в России нет, в России – большевики. Алексеевский равелин. Инженер Андрей Людоговский.» – Каменный гость: «Брось, ваше превосходительство. Выпьем за художество! Плевать! Поелику пребываем мы в силе своей и воле.» Гость: «Погодите, величество! Все есть – я! – слышишь, Андрей, все есть: я-ааа!.. милый, Андрей!»

– Останьтесь, Лиза, на минуту.

– Простыни, барин, я просушила.

– Меня знобит, Лиза. Я одинок, Лиза, присядьте.

– Ах, что вы, барин…

– Присядьте, Лиза. Будем говорить.

– Ах, что вы, барин!.. Я лучше попозже приду.

– Присядьте, Лиза!

«Помнишь, Андрей, мы играли в бабки… У меня два брата. Один расстрелян, а другой»… – Китаец полез по карте Европы, на четвереньках, красноармеец Лиянов, – почему у китайца нет косы? – Простыни – сухие, на шахматной доске мир, руки рабочих, дым заводов, Европа – льдиною на бок в Атлантике, никакого Санкт-Питер-Бурга, – китаец на четвереньках на льдине. – И никакой шахматной доски – Лизины волосы закрыли шахматную доску, а губы у Лизы – сжаты – брезгливо. – «Паки и паки влачимы будучи на Голгофу»!..

– «Ты еси Петр и на камени сем я созижду церковь мою: – я – я-ааа.»

– «Ах, барин, скорее, пожалуйста.»

…Голубоватый, зеленый туман восставал над Невой и окутывал крепость. А над ним, над туманом – апельсиновой корки цвета – меркнул закат, и в тумане, в желтом закате плавал на шпице над крепостью – чорт-ангел-монах, похожий на чорную страшную птицу. Крепость в тумане уплыла.

…В общей камере – одни лежали с газетами, одни – играли в шахматы из хлебного мякиша. Китаец с женской походкой и с ноздрями над лошадиной челюстью, как у проститутки, – с лицом в мертвой улыбке, подходил ко всем, останавливаясь томительно против каждого, долго молчал, улыбаясь, и говорил, не то спрашивая, не то утверждая: – «Кюс-но…» Все понимали, что это значит скучно… – У волчка стоял другой китаец, страж, – иногда этот шептал в волчок:

– Ни ю цзы суй? Сколько лет ты считаешь себе?

– Во эр ши ву. – Двадцать пять, – отвечал китаец из камеры. И страж тогда говорил по русски:

– Сту-пай! Нель-зя гово-ри! – чтобы через пять минут прошептать вновь: Ни хао?.. – Ты здоров?..

Инженер Людоговский – инженеру нельзя было горбиться – весь вечер играл в шахматы, у стола в скарбе чайников и железных кружек. Шахматы были слеплены из хлебного мякиша. Китайцу бесразлично было на чем сидеть, он любил сидеть в углу, на полу и там что-то петь, очень беспокоющее, однотонное, как вой собак от луны. – В час после поверки всегда приходили, чтобы вы-зы-вать.

В этот час всегда говорили, никто не спал, но все ложились на нары, точно нары и сон – шанс, чтоб не вы-зва-ли ночью.