Четверо смотрели на отвесные обрывы береговых утесов. Рация все еще передавала что-то, но никто уже не слушал ее.
Ветер надрывно выл. От его ударов содрогались стенки надстройки и вибрировали стальные стойки лееров.
Росомаха понимал, что это последний момент, когда он может сказать ребятам всю правду про свой разговор с Гастевым, но не сделал этого. Он с трудом оторвал взгляд от бурунов под берегом и оглянулся на море, прикрывая глаза от ветра локтем. Мутный горизонт качался вместе с «Полоцком». Струями поземки метались между волн полосы сдутой ветром пены. Вдали, где глаз не различал отдельных валов, море было пустынным, серым и равнодушным.
«Полоцк» ударило о камни кормой. Две тысячи тонн стали с размаху ударило о гранит. Скрежет рвущегося металла, грохот сорвавшихся с креплений помп и оглушающее гудение, которым отозвался на этот удар весь пустой корпус судна, заглушили невольный крик Ванваныча. Остальные молчали, судорожно цепляясь кто за что.
За первым ударом последовал второй, третий… От резких кренов, содроганий палубы, от потоков воды, которые со всех сторон обрушивались на беспомощное судно, у людей терялась способность ориентироваться, и никто уже не мог понять, где море, где берег, где небо. И только когда корма стала быстро погружаться в воду, а нос задираться, Росомаха понял, что первая гряда рифов осталась позади, и пробрался к дверям надстройки.
Судно почти легло на левый борт, зато правый вышел из воды, хотя волны время от времени и перемахивали через него.
Боцман закричал, показывая рукой вперед:
— Переходи к носу! В нос давай! В нос!
Это было единственным, что они еще могли предпринять, чтобы оттянуть конец: корма теперь сползала с рифов, принимая через десятки пробоин воду, а задравшийся нос, судя по всему, должен был погрузиться последним.
Они ползли в желобе ватервейса вдоль лееров правого борта один за другим: первым, показывая дорогу, — Росомаха, вторым — Чепин, потом Бадуков и Ванваныч. Ослабевшие, будто размокшие руки работали плохо, неуверенно, а слева и сзади палуба почти отвесно уходила в воду, и по ней взбегали, шипя и разрываясь на куски, волны. Море заглатывало «Полоцк» метр за метром.
Недалеко от полубака Росомаха остановился. Леера здесь были срезаны, на месте кнехтов чернела дыра. Ветер хлестал тяжело и злобно, норовя скинуть в воду. Боцман почувствовал рядом с собой Чепина. Тот догнал его и лежал, осоловело глядя перед собой заплывшими глазами. Он где-то сорвался и проехал лицом по железу, теперь с его разбитых губ стекала кровь.
— Прыгать надо! — крикнул Росомаха. Чепин кивнул и опустил голову, прижался щекой к палубе, передыхая в ожидании своей очереди прыгать к трапу на полубак. Росомахе нужно было прыгать первым. Боцман собрался в комок и метнулся вверх и вперед — к срезу полубака. В последние доли секунды, отделясь от палубы, он почувствовал, как дрогнула нога, и успел понять, что прыжок будет неудачным.
— А-а-а!.. — крикнул Росомаха и покатился вниз, не успев зацепиться за поручни трапа на полубаке. Его ударило о грузовую лебедку возле первого трюма, и там он застрял, а волны перекатывали через него, и трое оставшихся наверху видели только огромные черные сапоги боцмана, торчавшие над комингсом первого трюма.
— Дети, не стучите ложками, — прошипел Чепин сам себе. Потом повис на одних руках, зажмурился и разжал кисти. Он заскользил все быстрее и быстрее, переворачиваясь, ругаясь, цепляясь за все на его пути, к тому месту, где торчали сапоги боцмана.
Росомаха был жив и в сознании, хотя ударился о лебедку головой. Чепин помог боцману перевернуться вниз ногами.
— Вот и поскользнулся… — прохрипел Росомаха.
Очередная волна накрыла их обоих, а когда схлынула, они увидели возле самых глаз перепутанный клубок оборванных вант. Наверху, над самым срезом полубака Бадуков и Ванваныч закрепляли другой конец вант к поручням.
— Лезь, боцман! — крикнул Чепин, отхаркиваясь от воды, которой он наглотался уже порядочно. — Лезь, подан парадный трап…
Росомаха полез, с каждым движением медленнее и неувереннее. В голове его звенело, серый свет дня казался фиолетовым. Он понял, что теряет сознание, но все равно тянул и тянул вверх свое грузное тело.
Бадуков и Ванваныч подхватили его и отволокли к брашпилю. Туда же пробрался Чепин.
Боль сдавила голову Росомахи. Он перестал различать лица ребят. Вместо них перед глазами его замигал ясный и четкий огонек. «Так это же на Мишуковом мысу створные огни горят, — подумал он. — Маша, видишь, поскользнулся я…» Боль уступала место миру и покою.
«Полоцк» все прочнее вклинивался между скал и погружался теперь медленно. Крен не менялся, нос упрямо торчал посреди пляшущих волн весь в пене и брызгах.