Том 1. Княжна. Жар-Цвет. Отравленная совесть

– И по-прежнему этот неестественный интерес к ревизановскому делу?

– Представьте, да.

– Раздражение против Петра Дмитриевича, ссоры с детьми и мужем?

– Да, да, да.

– Гм…

Аркадий Николаевич долго ходил по комнате, теребя свои густые седины. А Елена Львовна говорила:

– Уж позвольте быть с вами откровенною. Покаюсь вам: никогда я не имела о Людмиле дурных мыслей, а сейчас начинаю подозревать, – не закружил ли ее какой-нибудь франт? Знаете: седина в голову – бес в ребро.

Сердецкий молчал.

– Только – при чем тут ревизановское дело? – продолжала Алимова. – Ума не приложу. А есть у нее какой-то осадок в душе от этой проклятой истории – это вы правы: есть. И много тут странностей. Представьте вы себе: когда она гостила у меня в деревне – хоть бы словом обмолвилась, что Ревизанов возобновил с ними знакомство, обедал у них и у Ратисовой… Затем… не следовало бы рассказывать, – ну, да вы свой человек, вы, после меня, любите Милочку больше всех… Так уж я вам все, как попу на духу… Синев Петя уверяет, будто Людмила выехала ко мне пятого числа, то есть накануне дня, как был убит тот несчастный; между тем у меня в календаре приезд ее записан под шестым… я отлично помню.

– Все врут календари! – насильственно улыбнулся Сердецкий.

Совпадение этого обстоятельства с его подозрениями озадачило его. Старуха энергично потрясла головою:

– Нет, мой не врет. Вы знаете, как я аккуратна.

– Но в таком случае… Людмила Александровна либо почему-то ехала к вам вместо четырех часов целые сутки, либо провела эти сутки неизвестно где?

– Выходит, что так…

– Вы не пробовали спрашивать ее об этом?

– Нет.

– Почему?

Елена Львовна опустила глаза:

– Страшно, Аркадий Николаевич, сказала же я вам. А вдруг она ответит что-нибудь такое… Каково будет слушать мне, старухе? Ведь она мне не чужая.

Сердецкий вздохнул и почесал себе переносье.

– В делах, подобных ревизановскому, – начал он, – мне всегда страшно одно: судебная ошибка… чтобы не пострадал невинный человек. Эта Леони… камелия эта, арестованная сначала… какой опасности она подвергалась!

Елена Львовна зорко смотрела на него.

– Но ведь ее выпустили, – сухо сказала она, – что же ее жалеть?

– Дело не кончено. Не Леони, так другую заподозрят…

– Аркадий Николаевич! Да ведь надо же найти наконец, кто виноват?!

Сердецкий долго молчал и наконец, глядя в другую сторону, отозвался глухим голосом:

– Да, Елена Львовна! надо найти, кто виноват! И меня изумляет и огорчает: зачем Людмила Александровна не хочет помочь этим поискам?

Елена Львовна шумно поднялась с места:

– Людмила?!

– Да, да, Людмила, десять, сто, тысячу раз Людмила, – раздраженно заторопился Сердецкий.

– Вы… вы думаете…

– Я ничего не думаю, – остановил ее литератор, – я только пробую разные предположения, строю хоть сколько-нибудь возможные системы… Ревизанов когда-то считался женихом Людмилы Александровны… Скажите, Елена Львовна, не обижаясь напрасно за нашу общую любимицу: вы не думаете, что старая любовь не ржавеет? и что… тьфу, черт! как трудно говорить о подобных вещах, когда дело касается близкого человека…

– Я понимаю вас, Аркадий Николаевич, – печально сказала Елена Львовна. – Но – нет! Ревизанов был слишком противен Людмиле, она его ненавидела…

– Вот именно, как вы изволили выразиться, он был ей уж как-то слишком противен, точно напоказ… Под такою откровенною ненавистью очень часто таится скрытая влюбленность… А ведь покойный был – надо же признаться – мужчина обаятельный и, кроме того, нахал великий: обстоятельство весьма важное. Донжуаны его типа видят женщину насквозь и показных ненавистей не боятся. Они умеют ловить момент. Сейчас – негодяй! мерзавец! презренный! А через минуту – случится чувственный порыв да подвернулись своевременно мужские объятия, дерзкие, безудержные, – глядь, вот тебе на! и уже не негодяй, а милый, хороший, прекрасный…

– Следовательно, по вашему мнению…

– По моему мнению, Ревизанов увлек Людмилу Александровну; между ними, вероятно, были свидания; и… и тогда объясняется, где провела она свои таинственные сутки, когда ее не было ни дома, ни у вас в деревне…

Елена Львовна сурово молчала.

– Не похоже все это на Людмилу, – сказала она наконец тихо, с сомнением в голосе.

Литератор пожал плечами:

– А между тем все данные говорят за мое предположение. И ее таинственное исчезновение, и этот посмертный интерес к человеку, которого она будто бы ненавидела, и удрученное состояние, небывалая замкнутость в самой себе, очень похожая на раскаяние, на поздние угрызения совести…

Елена Львовна вздрогнула.

– В чем? – быстро вскрикнула она, бледнея.

Сердецкий, не глядя, ответил странным, протяжным голосом:

– Как в чем? Да разве может легко отозваться падение на такой женщине, как Людмила Александровна?

У Елены Львовны отлегло от сердца, и краска возвратилась на лицо ее.

– Да… вы вот о чем, – пролепетала она.

А он говорил, делая вид, что не замечает ее волнения.

– Сдается мне, что они – Ревизанов и Людмила Александровна – виделись в ночь пред тем, как этот несчастный был зарезан…

– Но ведь в таком случае!.. – вскричала Елена Львовна.

– Что? – холодно спросил Сердецкий.