Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы

Бешенство исказило его лицо, и, желая ей любезно улыбнуться, он мог только выставить свои клыки, которых она раньше не видела. Что еще больше портило его, так это то, что он, не желая быть узнанным, оделся в штатское платье. Она его еще таким не видела, и так как весеннее его пальто было прошлогоднее, то выглядело полинявшим. Оно выцвело. В нем плечи его казались отвисшими; шея как бы продолжалась до рук и несколько напоминала горлышко бутылки. Он весь вспотел от гнева, а на кончик носа прицепилась черная крупинка каменного угля. Она готова была вскочить, выдать свое инкогнито и стереть кружевным платком черную пылинку, но не решалась этого сделать. Он не решался глядеть на нее, боясь ей не понравиться, и продолжал стоять в коридоре, повернувшись к ней спиной.

Когда они доехали до Катринегольма, то пора было обедать, если они не хотели голодать до вечера. Тут должен был мужчина и герой показать себя и выдержать испытание или погибнуть в ее глазах.

Сконфуженный и взволнованный, пошел он за дамой из вагона и направился к вокзалу через шпалы. Проходя через них, он споткнулся, и шляпа его соскользнула на затылок, да так и осталась, так как он привык так носить форменную фуражку. Но что было недурно для фуражки, выглядело некрасиво для котелка. Словом, день был для него несчастливым.

Когда они вошли в зал, можно было подумать, что они поссорились, что они стыдились друг друга и рады были бы отделаться один от другого.

Нервы его были бог знает в каком состоянии, и он окончательно не мог владеть собой. Не сознавая, что делает, он толкнул ее к столу и промолвил:

— Торопись!

Стол обступили пассажиры и стояли в такой тесноте, что трудно было двинуть рукой. Барону наконец удалось схватить тарелку, но когда он потянулся за вилкой, рука его коснулась другой руки, принадлежавшей человеку, которого он теперь как раз всего меньше желал встретить! Это был его начальник, майор…

В это же самое мгновение шепот пронесся среди части пассажиров…

Их узнали! Он стоял, как обнаженный; его шея вздулась и побагровела. Он раньше никогда не думал, что людские взоры могут производить впечатление оружейных выстрелов. Он буквально почувствовал себя расстрелянным.

О даме своей он и думать перестал. Он думал лишь о майоре и о том, что тот может погубить его будущность…

Но дама все видела и поняла; она ко всему и всем повернулась спиной, вышла и попала не в свое купе, но зато в пустое. Он шел за ней, и они наконец оказались одни.

— Этого недоставало! — произнес он, ударяя себя по лбу. — Чтобы я попал в такую историю! Главное, майор! Теперь конец моей карьере!

На эту тему он разглагольствовал на все лады до Линкёнинга. Они стали ощущать голод и жажду. Настроение было убийственное.

После Линкёнинга они почувствовали, что зло на душе еще накопилось и надо было на ком-нибудь его сорвать. В самую подходящую минуту подвернулось воспоминание о муже, и они оба набросились на него. Он всему виновник, он тиран, идиот, само собой разумеется, человек, «который играет Вагнера»… Он дал знать майору, в этом нет сомнения…

— Да, я этому верю, — заметила молодая женщина с полной уверенностью.

— Ты веришь? А я знаю это! Они встречаются на бирже, где вместе спекулируют на акциях… И знаешь ли, в чем я теперь начинаю убеждаться? Да, твой злополучный муж, как мы его называем, никогда тебя не любил!

Молодая женщина задумалась: или любовь мужа была действительно несомненной, или просто ей удобнее было для всей этой истории допустить, что он ее любил; к тому же она так мила, что трудно ее не любить.

— Нет! Ты на этот раз несправедлив, — заявила она после минутного раздумья.

Она почувствовала себя несколько вознесенной сознанием, что она сказала о противнике доброе слово, но барон принял это за упрек себе.

— Он тебя любил? Он, запиравший тебя и даже не соглашавшийся сопровождать тебя в манеж? Он…

Громоотвод был наконец в достаточной степени использован и поднят другой вопрос: вопрос об обеде. Этот последний был волей-неволей очень скоро исчерпан, потому что в поезде обедать было нельзя, а до пересадки оставалось еще полдня пути.

Молодая женщина мимоходом задала вопрос о том, что теперь поделывает ее ребенок. Барон ответил таким зеванием, что лицо его раскололось надвое, как большое красное яблоко, причем показался ряд темных коренных зубов. Затем он сел поглубже на диван, незаметно приподнял ноги и растянулся. Вспомнив, что при этом следовало бы сказать что-нибудь, он промолвил с новым зевком: «Извини, но я засыпаю».

Он моментально заснул и через мгновение уже захрапел. Перестав находиться под влиянием его взглядов и слов, она пришла к ясному осознанию своего положения, увидела, что за человек ее спутник, и невольно напрашивалось сравнение.

Ее муж так никогда с нею не поступал; он был деликатен и всегда изящно одет.

Барон, выпивший накануне изрядное количество пунша, начал потеть, и от него запахло уксусом. Конюшней от него пахло всегда…