Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы

Сюжет был простой и величественный. Песчаная отмель на побережье Халланда; осеннее настроение; лучи солнца сквозь разорванные облака; часть переднего плана состоит из песка с только что выброшенными мокрыми водорослями, освещенными солнцем; а позади море, в тени, с высокими волнами, с белыми гребнями; совсем в глубине горизонт, снова солнце, и открывается вид в бесконечную даль. Картину оживляет только стая перелетных птиц.

Эта картина должна была быть понятной каждому неиспорченному уму, имевшему мужество свести таинственное и обогащающее знакомство с одиночеством и видевшему, как зыбучие пески губят многообещающие всходы. Это было написано с вдохновением и талантом; настроение создало колорит, а не наоборот.

— Ты должен поставить что-нибудь на переднем плане. Напиши корову, — учил Лундель.

— Ах, не говори глупостей, — ответил Селлен.

— Сделай как я говорю, сумасшедший, а то не продашь. Посади фигуру, девушку; я помогу тебе, если не можешь; вот здесь…

— Без глупостей, пожалуйста! К чему юбки на ветру? Ты не можешь без юбок.

— Ну, делай как хочешь, — отвечал Лундель, несколько огорченный насмешкой над одной из своих слабых сторон. — А вместо серых чаек ты мог бы написать журавлей, а то сейчас совсем непонятно, что это за птицы. Вообрази-ка себе красные ноги журавлей на темном облаке — какой контраст!

— Ах, этого ты не понимаешь!

Селлен был несилен в мотивировке, но свое дело он понимал, и его здоровый инстинкт оберегал его от всех заблуждений.

— Ты не продашь, — начал опять Лундель, озабоченный материальным благосостоянием своего товарища.

— Как-нибудь проживу! Продал ли я когда-нибудь что-нибудь? Стал ли я от того хуже? Разве ты думаешь, что я не понимаю, что продавал бы, если бы писал, как другие? Ужели ты думаешь, что я не могу писать так же плохо, как они? Но я не хочу.

— Но должен же ты позаботиться об уплате долгов! Ведь ты должен Лунду, хозяину «Печного горшка», несколько сот крон.

— Ну, от этого он не обеднеет! Впрочем, он получил картину, стоящую вдвое больше!

— Ты самый себялюбивый человек, какого я знаю! Картина не стоила и двадцати крон!

— Я оценил ее в пятьсот, по обычной цене; но вкус так разнообразен. Я нахожу твое «Снятие с креста» никуда не годным, а ты считаешь его хорошим.

— Но ты испортил кредит в «Печном горшке» и нам остальным; Лунд вчера отказал мне в нем, и я не знаю, где я сегодня буду обедать.

— Ну так что ж? Проживешь и так! Я уже два года не обедал!

— Ах, ты намедни основательно ограбил господина Фалька, попавшего в твои когти.

— Да, правда! Славный малый! Впрочем, это талант. Много естественного в его стихах, я в последние вечера кое-что читал из них. Но боюсь, он слишком мягок, чтобы выдвинуться в этом свете; у него, у канальи, такие нежные чувства!

— Если он будет путаться с тобой, так это скоро пройдет. Но безбожным нахожу я, как ты испортил этого молодого Ренгьельма в самое короткое время. Ты вбил ему в голову, чтобы он шел на сцену.

— Рассказывал он это? Вот дьявольский малый! Из него кое-что выйдет, если он останется жив, но это не так просто, когда приходится так мало есть! Убей меня бог! Краски вышли! Нет ли у тебя немного белил? Помилуй меня, Боже, все тюбики выдавлены — ты должен дать мне краски, Лундель.

— У меня нет лишних, да если б и были, я бы остерегся давать тебе!

— Не болтай глупостей! Ты знаешь, дело спешное.

— Серьезно, у меня нет для тебя красок! Если бы ты экономил, их хватило бы…

— Это мы знаем! Так дай денег!

— Денег ты просишь как раз вовремя!

— Ну, тогда ты, Оле! Ты должен что-нибудь заложить!

При слове «заложить» Оле сделал веселое лицо, потому что знал, что тогда будет еда. Селлен стал шарить по комнате.

— Что же у нас есть? Пара сапог! За них мы получим двадцать пять эре, их, пожалуй, лучше продать.

— Они принадлежат Ренгьельму; ты не смеешь брать их, — вмешался Лундель, который хотел ими воспользоваться после обеда, чтобы идти в город. — Ты не возьмешь же чужих вещей?

— Почему? Ведь он же получит за них деньги! Это что за пакет? Бархатный жилет! Он хорош! Я возьму его сам, тогда Оле унесет мой! Воротнички и манжеты? Но они только бумажные! Пара носков! Здесь, Оле, еще на двадцать эре. Положи их в жилет. Пустые бутылки ты тоже можешь продать! Я думаю, что лучше всего, если ты все продашь!

— Ты хочешь продавать чужие вещи? Неужели же у тебя нет никакого правового чувства? — прервал его Лундель, давно уже стремившийся путем убеждения завладеть так давно соблазнявшим его пакетом.

— Ах, ведь он их получит потом! Но этого недостаточно! Надо снять пару простыней с постели! На что нам простыни! Да, Оле, завертывай их!

Оле с большой ловкостью сделал узел из простыни, в то время как Лундель усиленно протестовал.

Оле взял узел под мышку, застегнул драный сюртук, чтобы скрыть отсутствие жилета, и отправился в город.

— У него вид жулика, — сказал Селлен, стоя у окна и с улыбкой глядя на улицу. — Если полиция оставит его в покое, так и то хорошо будет! Поспеши, Оле, — крикнул он вслед уходящему. — Купи шесть булок и две бутылки пива, если останется что-нибудь от покупки красок!