Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

С наступлением нового дня, у него было приятное пробуждение, одно из тех свежих и ясных пробуждений, какие знает только Детство в свои торжествующие весны. Утро было чудесное, вдыхать утро было беспредельным блаженством. Все предметы жили ликованием света, холмы, казалось, были покрыты прозрачным, серебристым покрывалом, содрогались зыбким трепетом, море, казалось, было испещрено молочными потоками, хрустальными реками, изумрудными ручьями, тысячей жил, которые образовывали как бы подвижную ткань жидкого лабиринта. И от этого единства моря, неба и земли веяло чувством венчальной радости и религиозной благости.

Несколько изумленный, он дышал, смотрел, слушал. Во время сна его лихорадка улеглась. Ночью он закрыл глаза, убаюканный хором вод. Кто засыпает под звук этого голоса, тот получает отдых, полный восстанавливающего покоя. Даже слова матери не навевают больному дитя такого чистого и такого благодатного сна.

Смотрел, слушал, немой, сосредоточенный, умиленный, проникаясь этой волной бессмертной жизни. Никогда священная музыка любого великого мастера, «Дароприношение» Иосифа Гайдна или «Слава» Моцарта, не вызывала в нем такого же волнения, как эти простые колокола отдаленных церквей, приветствующие восход Дня в небесах Триединого Бога. Он чувствовал, как его сердце наполнялось и переполнялось волнением. Над его душой поднималось нечто вроде смутного, но великого сна, некое трепещущее покрывало, сквозь которое сверкало таинственное сокровище счастья. До сих пор он всегда знал, чего желал, и почти никогда не находил удовольствия желать напрасно. Теперь он не мог высказать своего желания, не умел. Но, без сомнения, желанное должно было быть бесконечно сладостно, потому что уже само желание было сладостно.

Стихи Химеры в «Кипрском Короле», старинные, почти забытые стихи, пришли ему на память, звучали, как надежда.

                               Хочешь, бороться?
И убивать? И видеть море крови?
И груды золота? Много пленных женщин?
Рабов? Иной, иной добычи? Хочешь
Воздвигнуть храм? Иль вызвать к жизни мрамор?
Сложить ли гимн бессмертный? Хочешь (слушай!
Ты слышишь, отрок?), хочешь полюбить,
Как только боги любят?

И в глубине сердца, тихим голосом, с сумрачными перерывами, Химера повторила ему:

                               Слышишь,
Ты слышишь, отрок: хочешь полюбить,
Как только боги любят?

Он слегка улыбнулся. И думал: «Кого любить? Искусство? Женщину? Какую женщину?» Елена показалась ему далекой, потерянной, мертвой, больше не его, остальные показались ему еще более далекими, мертвыми навсегда. Значит, он был свободен. Зачем же ему снова пускаться в бесполезные и опасные поиски? В глубине его сердца было желание отдаться, свободно и из благодарности, более возвышенному и более чистому существу. Но где же это существо? — Идеал отравляет всякое неполное обладание, а в любви всякое обладание неполно и обманчиво, всякое наслаждение смешано с печалью, всякая услада половинчата, всякая радость таит в себе зерно страдания, всякое забвение таит в себе зерно сомнения, а сомнения портят, оскверняют, нарушают все восторги, как Гарпии делали несъедобной всякую пищу Финея. Зачем же ему снова протягивать руку к древу познания?

— «The tree of knowledge has been pluck’d — all’s known».

«Древо познания опустошено, — все изведано», как поет Байрон в «Дон Жуане». И действительно, на будущее, его спасение заключалось в «ενλαβεια», т. е., в благоразумии, в остроумии, в осторожности, в прозорливости. Это его намерение, казалось, было хорошо выражено в сонете одним современным поэтом, которого он предпочитал другим из известного сродства литературных вкусов и благодаря общности эстетического воспитания.

Я буду жить, как тот, кто, безмятежно,
Под деревом развесистым почил;
Вперед, самострел, ни лук, ему не мил.
Румяный плод, над ним, на ветке смежной…

Но к веткам он не тянется прилежно,
Не ждет плода. Лежит, не тратит сил;
И лишь плоды, что случай обронил,
Подъемлет он рукой своей небрежной.

Боясь, что горек сок, он никогда
Кусать не станет мякоти плода,
Но, осмотрев внимательно сначала,

Приятный сок потом впивает он
Без жадности, ни рад, ни огорчен…
Его земная сказка отзвучала.