Том 1. Очерки Боза. Мадфогские записки

— Леди и джентльмены! Позвольте заверить вас, что я глубоко скорблю о том, что должен с глубоким прискорбием сообщить вам, что мистер Яго, который должен был играть Уилсона... Прошу прощенья, леди и джентльмены, я, естественно, несколько взволнован... (Аплодисменты.) Я хотел сказать мистер Уилсон, который должен был... то есть предполагал играть Яго... Одним словом, леди и джентльмены, дело в том, что я только что получил записку, из которой явствует, что Яго сегодня вечером никоим образом не может отлучиться почтовой конторы. В виду вышеизложенного я возлагаю надежду... поскольку... э — спектакль у нас, так сказать, любительский... и другой... э — другой джентльмен взялся исполнить эту роль... обстоятельство, требующее... э — некоторого снисхождения... я, повторяю, возлагаю надежду на доброту и любезность английского зрителя. (Оглушительные аплодисменты.)

Мистер Семпрониус Гэтлтон удаляется, занавес падает.

Зрители, разумеется, были настроены чрезвычайно добродушно, ведь они пришли позабавиться, и с величайшим терпением просидели до начала спектакля еще час, подкрепляя силы пирожными и лимонадом. Как объяснял впоследствии мистер Семпрониус, задержка не была бы столь продолжительной, если бы в ту минуту, когда подставной Яго был уже почти одет и спектакль должен был вот-вот начаться, не появился вдруг подлинный Яго, после чего первый вынужден был раздеться, а второй — одеться, а так как подлинный Яго никак не мог влезть в костюм, то это заняло бог знает сколько времени. Наконец, спектакль все-таки начался и шел довольно гладко, вплоть до третьей сцены первого акта, где Отелло обращается к сенату. (Правда, Яго, у которого от жары и волнения страшно отекли ноги, не мог втиснуть их ни в одну пару театральных ботфорт и вынужден был выйти на сцену в обыкновенных сапогах, что выглядело несколько странно при его пышно расшитых панталонах.) Но вот, когда Отелло начал свою речь перед сенатом,— почтенное это собрание, кроме дожа, было представлено еще двумя парнями, приглашенными по рекомендации садовника, плотником и каким-то мальчишкой,— коварной миссис Портер представился случай, которого она с таким нетерпением ждала.

Мистер Семпрониус провозглашал:

Сановники, вельможи, 
Властители мои! Что мне сказать?
Не буду спорить, я не говорун...

— Правильно он читает? — шепнула миссис Портер дядюшке Тому.

— Нет, неправильно.

— Так поправьте же его!

— Сейчас.— Дядюшка Том возвысил голос: — Сем! Не так, мой мальчик.

— Что не так, дядюшка? — спросил Отелло, совершенно забыв о своей ответственнейшей роли.

— Ты тут пропустил: «Не буду спорить, дочь его со мною...»

— Ах... Да, да...— пробормотал мистер Семпрониус, безуспешно силясь скрыть свое замешательство, в то время как зрители столь же безуспешно пытались замаскировать душивший их смех внезапным и неудержимым приступом кашля,

...дочь его со мною.
Он прав. Я браком сочетался с ней.
Вот все мои как будто прегрешенья.
Других не знаю...

(В сторону.) Почему вы не суфлируете, папаша?

— Я куда-то засунул очки,— отвечал несчастный мистер Гэтлтон, еле живой от духоты и треволнений.

— Ну, вот, а теперь идет: «Я не говорун»,— не унимался дядюшка Том.

— Да, да, знаю,— отозвался незадачливый постановщик и продолжал дальше по роли.

Утомительно и бесполезно было бы пересказывать здесь все случаи, когда дядюшка Том, попавший, наконец, в свою стихию и подстрекаемый зловредной миссис Портер, исправлял ошибки актеров. Достаточно будет сказать, что раз дядюшка Том оседлал своего конька, никакая сила на свете не могла уже вышибить его из седла, и на протяжении всего спектакля он, словно неумолчное Эхо, бормотал вполголоса все, что актеры произносили на сцене. Зрители потешались от души, миссис Портер была на седьмом небе, актеры совсем запутались, дядюшка Том был в полном восторге, а племянники и племянницы дядюшки Тома, невзирая на то, что являлись законными наследниками его большого состояния, никогда еще так горячо не желали ему провалиться в тартарары, как в тот достопамятный вечер.