Том 1. Рассказы и повести

Но если не трудно, то и не легко. Мания величия подмешала в его рюмку немного горечи. Дело не в том, что хозяйство, отданное в чужие руки, все больше разорялось и разваливалось, и не в том, что иногда его основательно обирали почтенные депутаты-приятели, играя в карты. Не очень-то его огорчали и большие расходы по домашнему хозяйству. Этим занималась его супруга Вильма, а она женщина умная, умнее любого вице-губернатора, и знает, что делает, если разоряется, ведь в доме дочь на выданье… Старый Доманди не находил себе места потому, что оппозиционная газета «Сурдокхази харлап» почти в каждом номере смешивала его с грязью, а иногда нелестные заметки появлялись и в столичной прессе.

Он всю жизнь прожил в почете — и вот теперь его честное имя подвергается нападками Зеленые юнцы всячески издеваются над депутатом из Бойка, называя его «безмолвствующим мамелюком», «немым Ликургом» и бог знает еще как. Что ни говорите, а почтенный Габор Доманди не был лишен самолюбия. Он не требовал высоких постов и славы, но был уверен, что заслужил авторитет и уважение, причитающиеся благородному человеку.

Всякий раз, когда на семью обрушивался очередной удар, госпожа Доманди билась в истерике, а господин Габор, закрывшись в своей комнате, метал громы и молнии. Только мадемуазель Эржи радовалась, потому что… потому что у нее были свои планы.

Но, право же, если мы и не скажем, догадаться нетрудно. Ведь все уже знают — прислуга, родственники, знакомые (только «высокородная» мамаша не хочет видеть!), — что пригожий молодой шатен, родом из одной деревни с господином депутатом, который каждый день является к ним, кротко осведомляясь: «Дома ли почтенный дядюшка?» — вот уже полгода стучится в сердце Эржики, и, по всем признакам, не напрасно. Но боже упаси даже намекнуть на это мамаше! Что же до старого Доманди, то он и не способен ничего заметить. Его ничто не интересует, ничто не волнует. Только бы не отсырел его кошпалагский табак…

Имя молодого человека — доктор Янош Фекете — звучит не слишком романтично и, наверное, не встречается даже в лексиконе Иштвана Надя; тем не менее это славный малый, жаль только, что неудачник.

То ли потому оно так, что юноша незнатен, то ли потому, что прославился своей ученостью. А ведь хорошо известно, что никому не положено знать больше столпов комитатской управы! Получив диплом, молодой юрист стал в уезде помощником исправника, и кто скажет, чего бы он успел добиться с тех пор, если бы знал поменьше.

Однажды комитатские лидеры правительственной партии устроили совещание. Перед ними стоял вопрос: что делать с крайним левым кандидатом в депутаты от Бойка, который имел все основания побить своего соперника и пройти в парламент?

— Арестовать, бросить в тюрьму и не выпускать до тех пор, пока не кончатся выборы. Каждому ясно, что его программные речи полны оскорбительных выпадов против его величества, — говорили заправилы.

— Арестовать! — решило собрание. Арест поручили молодому помощнику исправника доктору Яношу Фекете.

Лицо Фекете залила краска, и, поднявшись со своего места, он красноречиво изложил самый главный, самый священный постулат конституционного государства — право личной свободы.

— Почтенная комитатская комиссия! Палка имеет два конца, а затеянное вами дело имеет две стороны, — сказал он между прочим.

— Возможно, братец, — перебил его один из могущественных олигархов комитата, — но в таком случае из тебя никогда не выйдет вице-губернатор.

И действительно, вице-губернатором Фекете не стал, не стал даже исправником. С этого дня на него обрушились преследования. Как он осмелился усмотреть две стороны там, где благородная комиссия видит только одну? Как осмелился он, ничтожный червь, восстать против колеса, перемалывающего все и вся, колеса, которое вращают владельцы комитатских особняков, обладатели знатных фамилий, старинных традиций и пестрых гербов.

И он поплатился за это: через полгода его выжили из комитата. Пришлось переехать в Будапешт, где с большим трудом он устроился помощником стряпчего в министерстве просвещения.

Правда, интересы у него были иные: Янош Фекете занимался главным образом национальной экономикой, финансами. Но в Венгрии это ровно ничего не значит. Венгр должен постигнуть любую науку, если того требуют его служебные обязанности.

Год за годом он нищенствовал на свои восемьсот форинтов *, но его все еще не повысили в должности. Без протекции влиятельного дяди-депутата, с одним лишь трудолюбием и прилежанием многого не добьешься.

Он пытался заняться литературной деятельностью. Но и тут ему не удалось ухватиться за позолоченные крылья успеха. Он написал объемистую книгу об экономике Венгрии, в которую вложил всю душу, все свои знания, — бесполезно! Ни один издатель не пожелал опубликовать ее.

— Для этого нужно имя, имя, понимаете? — твердили ему.