Том 1. Стихотворения

Стансы («Судьбой наложенные цепи…»)^*

Печатается по изд. 1884 г., где озаглавлено «Родина».

В копии Н. Л. Баратынской (Пушк. Дом Акад. Наук, 26322) – «Мара». В другой копии Н. Л. (там же, 21733) – «Родные степи». Впервые – в «Моск. Телеграфе», 1828, № 2, стр. 191, под принятым нами заглавием и с разночтениями в ст. 1, 17, 31, и с пропуском (очевидно цензурным) ст. 21–24. В изд. 1835 г. – без заглавия и с разночтением в ст. 23.

(1) «Мара» («Родина», «Родные степи») – имение Баратынских (Тамбовской губ., Кирсановского уезда), в котором родился и провел свое детство поэт. В стихотворении имеется в виду приезд Баратынского в Мару, после долгого отсутствия, весной 1827 г., вместе с женой и новорожденной дочерью. «Судьбой наложенные цепи…» (в других редакциях – «обременительные», «самовластные») и след. – предшествовавшее женитьбе Баратынского освобождение от тяготившего его и связанного с положением рядового принудительного пребывания в Финляндии (см. биографию).

(2) «Ко благу пылкое стремленье…» и след. выражает настроение Баратынского в связи с поражением декабрьского восстания. Под «братьями» Баратынский разумеет «бедствующего» в крепостном заключении Кюхельбекера и казненного Рылеева (об отношении к Кюхельбекеру см. «Послание Кюхельбекеру» в сб. 1827 г.). Указание на это имеем в приложенной к изд. 1884 г. (стр. 471) биографии Баратынского. Посвященные декабристам стихи:

Далече бедствуют иные,[259]
И в мире нет уже других…

перефразируют эпиграф к «Бахчисарайскому фонтану»: «иных уж нет, другие странствуют далече».

Подобное использование этого эпиграфа, очевидно, было подсказано Баратынскому статьей Н. Полевого «Взгляд на русскую литературу 1825–1826 годов. Письмо в Нью-Йорк к С. Д. П.» («Моск. Телеграф», 1827, № 1), в котором читаем: «Смотрю на круг друзей наших, прежде оживленный, веселый, и часто с грустью повторяю слова Сади или Пушкина, который нам пересказал слова Сади: „одних уж нет, другие странствуют далеко“». Об этой статье Булгарин доносил в III отделение: «Сожаление о погибших друзьях, на стр. 9, было всем понятно и доставило большой ход журналу. В статье всё жалуются на два последние года, т. е. 1825–1826 – время отлучки Тургенева (Н. И.) и ссылки бунтовщиков. Все так ясно изъяснено, что не требует пояснений» (М. Лемке, «Николаевские жандармы», П., 1909, стр. 258).

Мадона^*

Печатается по изд. 1884 г. В изд. 1835 г. – впервые с разночтениями в ст. 1, 9, 22, 47–48. В приложениях к изд. 1884 г. другие разночтения к ст. 47–48.

В письме к И. Киреевскому от 18 января 1831 г. Баратынский писал: «Я получил баллады Жуковского, в которых необыкновенное совершенство слога и простота, которую не имел Жуковский в прежних его произведениях. Он мне даже дает охоту рифмовать легенды» (курсив наш. Ред.) («Татевский Сборник», стр. 32). Одиноко стоящая в творчестве Баратынского «Мадона» и представляет собой такую «рифмованную легенду» в духе «повестей и баллад» Жуковского (1831 г., в 2 частях).

На основании цитированного письма стихотворение датируется началом 1831 г. Источник данной легенды не установлен.

«О, верь: ты нежная, дороже славы мне…»^*

В изд. 1835 г. – впервые. Обращено к жене поэта Настасье Львовне, рожденной Энгельгардт.

«Мой дар убог и голос мой не громок…»^*

Впервые – в «Сев. Цветах» на 1829 г., стр. 171, с другими стихотворениями Баратынского, под общим заглавием «Антологические стихотворения» и с разночтениями в ст. 4–5.

«Мой неискусный карандаш…»^*

В изд. 1835 г. – впервые. Автограф в тетради С. Л. Энгельгардт (Центр. Литер. Музей в Москве) – рядом с рисунком Баратынского, изображающим «Скалы Финляндии печальной» (см. его воспроизведение в т. I), дает вставку между ст. 6–7 из трех стихов:

София Львовна Энгельгардт (1811–1884 гг.), к которой обращено стихотворение, – сестра жены Баратынского, впоследствии (с 1837 г.) жена его близкого друга Н. В. Путяты. К ней обращены стихотв.: «При посылке „Бала“, „Кольцо“ и „Нежданное родство с тобой даруя“.

Последняя смерть^*

Впервые – в „Сев. Цветах“ на 1828 г., стр. 89, с разночтениями в ст. 9, 33, 74, 77, 86, 93.

На основании печатных отзывов современников в стихотворении следует видеть отрывок из неосуществленной поэмы. Так, в „Моск. Вестн.“ (1828, № 2, стр. 192) читаем: „Последняя смерть“ не ясна; но надо знать, что это отрывок (курсив наш. Ред.). Неясная в нем мысль может объясниться в целом».

Полевой также называл «Последнюю смерть» «отрывком из поэмы Баратынского» («Моск. Телеграф», 1828, № 1, стр. 125).