Том 1. Стихотворения

В 1828 г. завершается распад взрастившей И. Киреевского группировки любомудров. В результате переезда в Петербург в 1826 г. трех активнейших членов кружка – Одоевского, Кошелева и Титова, в результате последовавшей в 1827 г. смерти Д. Веневитинова и, наконец, отъезда Рожалина в конце 1828 г. и Шевырева в начале 1829 г. за границу – реальное существование кружка прекратилось. Из последовательных хранителей философских традиций любомудров в Москве остался один И. Киреевский. Однако сами эти традиции в условиях литературной борьбы конца 20-х годов уже не исчерпывают литературной позиции своих представителей. В эти годы вопросы собственно литературной и философской ориентации отступают на второй план перед вопросами ориентации социальной. Разрыв Вяземского с Полевым, выступление Надеждина против романтизма, доносы Булгарина, – все эти факты воспринимаются в свете уже не только узко литературной, но и социально-политической борьбы. В 1828 г. на страницах «Московского Вестника» появляется статья Киреевского: «Нечто о характере поэзии Пушкина». Эта статья, являвшаяся литературным дебютом Киреевского, зачисляла его хотя и в инакомыслящие, но все же несомненные союзники Пушкина. И в конце 1828 – начале 1829 г. в опустевшем после разъезда любомудров салоне Елагиных-Киреевских, в этом рассаднике ненавистной Пушкину и его литературным друзьям «метафизики», появляются Вяземский, Баратынский и Пушкин. Характерно, что появление около Киреевского будущих «литературных аристократов» вызывало ревнивую и подозрительную реакцию со стороны разночинной прослойки его прежнего окружения. Имея в виду произошедшую в это же время ссору Киреевского с Погодиным, Н. Рожалин 14 марта 1829 г. писал А. П. Елагиной: «Как мне жаль, что Погодин к вам совсем не ездит, и вы не пишете, почему. Как жаль, что столько из нашей братии принуждено оставить Москву и вас. Зато у вас теперь Пушкин, Баратынский и Вяземский. Я рад, что они теснее стали знакомы с Иваном Васильевичем, и уверен, что они будут любить его. Вы пишете, что они все любят и меня, особенно Баратынский. Позвольте вам отвечать на это одно, что я знаю, как они меня любят, особенно Баратынский. Знаю, что ежели он иногда поминает обо мне, то из лести к вам, и потому не оскорбитесь, ежели я прошу никогда не поминать обо мне при нем; я имею на это причины и, будучи совершенно доволен одною вашею дружбою, не хочу, чтобы она отзывалась в людях, как Баратынский, которых мне не за что уважать и которым не за что любить меня».[148] Еще непримиримее к пушкинскому литературному кругу относился в то время Погодин. «Это не наши, – писал он Шевыреву по поводу возникновения „Литературной Газеты“, – они смотрели на нас сверху, не хотели помогать нам и ободрить: так и мы от них прочь» (письмо от 20 октября 1829 г.).[149] «Титов и Одоевский верно предадутся к той аристократической партии, газете. Признаюсь, мне больно, – Киреевский… вероятно, также станет участвовать там, как сектант в душе» (письмо от 23 декабря 1829 г.).[150] И в то время как опасения Погодина оправдывались, когда не только Киреевский и В. Одоевский шли на блок с «аристократами», но даже самый активный из любомудров Шевырев не удержался от помещения своих вещей на страницах «Литературной Газеты», сам Погодин, никогда не отличавшийся шеллингианским рвением, сближается с Надеждиным и вербует сотрудников «Московского Вестника» из студентов Троицкой духовной академии, мотивируя это тем, что там «переведено почти все из новой немецкой философии, и Шеллинг известен».[151] В процессе этой сложной перегруппировки сил происходит и сближение Баратынского с Киреевским. В 1829 г. они уже настолько тесно связаны, что в тяжелую для «Московского Вестника» пору, в пору единодушного недовольства поднявших его издание любомудров единоличным хозяйничанием в журнале Погодина, кандидатура Баратынского выдвигается на пост одного из членов намечавшейся на смену Погодину редакции. «Всеми силами, – писал Погодин Шевыреву в мае 1829 г., – буду стараться, чтобы „Московский Вестник“ продолжался, хотя я уже решительно не буду издателем. Думаю передать Баратынскому, Киреевскому, Языкову, а мы остальные будем сотрудниками».[152] Этот проект обновления редакции «Московского Вестника» не осуществился. И. Киреевский в январе 1830 г. уехал за границу. Баратынский же сам отвел свою кандидатуру, мотивировав это в письме к Погодину следующим образом: «Домашние не предвиденные мною хлопоты отвлекают меня от литературы. Не имея возможности изготовить обещанные мною статьи для вашего альманаха, я принужден отказаться от участия в его издании… Искренне, радуюсь изданию „Московского Вестника“ на будущий год. Он нужен нашей литературе. Почитаю долгом записаться в его службу и тем доказать по крайней мере мое словесное правоверие».[153] «Правоверие» Баратынского в духе хотя и ослабленных, но все же сохранившихся за журналом философско-эстетических воззрений было доказано стихотворением «Подражателям», напечатанным в первом номере «Московского Вестника» за 1830 г. Эпиграмматически заостренное против эпигонов пушкинской школы, стихотворение одновременно декларировало характерное для романтической эстетики «Московского Вестника» понимание искусства, сформулированное еще в 1824 г. Кюхельбекером на страницах «Мнемозины», предвосхитившей в этом отношении позиции «Московского Вестника»: «Подражатель, – писал Кюхельбекер, – не знает вдохновения: он говорит не из глубины собственной души, а принуждает себя пересказывать чужие понятия и ощущения». К числу таких «подражателей», «прочитав любую элегию» которых, «знаешь все», Кюхельбекер причислял и Баратынского. Аналогичные упреки встречаем мы и в отзыве Шевырева о сборнике стихотворений Баратынского 1827 г.: «В последних (элегиях – Е. К.) встречаем чувствования, давно знакомые нам». Таким образом, стихотворение «Подражателям» объективно свидетельствовало об отходе Баратынского от его прежних, ниспровергаемых в свое время как Кюхельбекером, так и Шевыревым позиций элегика, «оригинального подражателя», о приобщении его к романтической эстетике любомудров. Из других стихотворений Баратынского в этом отношении показательна «Смерть» («Московский Вестник», 1829, ч. I), отражающая искания Баратынского в области пропагандируемой любомудрами высокой философской тематики. Этими стихотворениями, намечавшими новые пути в его творчестве, Баратынский был прежде всего обязан влиянию И. Киреевского.