Том 1. Стихотворения

Отношение же самого Баратынского к «немецкой метафизике» и к ее московским последователям характеризуется его письмом к Пушкину, написанным под свежими московскими впечатлениями в январе 1826 г.: «Надо тебе сказать, – писал Баратынский, – что московская молодежь помешана на трансцендентальной философии. Не знаю, хорошо ли это, или худо: я не читал Канта и признаюсь, не слишком понимаю новейших эстетиков. Галич выдал пиитику на немецкий лад. В ней поновлены откровения Платоновы и с некоторыми прибавлениями приведены в систему. Не зная немецкого языка, я очень обрадовался случаю познакомиться с немецкой эстетикой. Нравится в ней собственная ее поэзия, но начало ее, мне кажется, можно опровергнуть философически. – Впрочем, какое о том дело, особливо тебе. Твори прекрасное, и пусть другие ломают над ним голову».[143]

Высказывания Пушкина и Баратынского о «немецкой метафизике», о одной стороны, отзыв Шевырева о Баратынском, с другой, свидетельствуют о тех глубоких разногласиях, которые, несмотря на все попытки к взаимному сближению, отделяли любомудров, романтиков немецкой философской ориентации, от литературного поколения Пушкина, выросшего на рационалистической французской культуре, унаследовавшего от арзамасцев преимущественный интерес к собственно литературной и общественной практике и далекого в силу этого от «отвлеченных умозрений».

Помимо того само общение Баратынского с кругом «Московского Вестника» было пресечено его отъездом весною 1827 г. в Мару. В результате участие Баратынского в «Московской Вестнике» на протяжении 1827 г. выразилось всего лишь в двух напечатанных в нем незначительных эпиграммах.

Проведя весь 1828 г. в Москве, Баратынский общается в это время преимущественно с Вяземским, бывает в салоне З. Волконской, печатается в «Северных Цветах» Дельвига и в «Московском Телеграфе» Полевого, в «Московском Вестнике» же за весь год не появляется ни разу. В письме этого года к Н. И. Путяте Баратынский писал: «Я теперь постоянный московский житель, живу тихо, мирно, счастлив моею семейной жизнью; но, признаюсь, Москва мне не по сердцу. Вообрази, что я не имею ни одного товарища, ни одного человека, которому мог бы сказать: „помнишь?“, с кем бы мог потолковать нараспашку. Это тягостно. Жду тебя, как дождя майского. Здешняя атмосфера суха, пыльна неимоверно».[144]

Сближение с И. В. Киреевским. «Европеец»

Значительную часть времени с 1829 по 1834 г. Баратынский проводит вне Москвы. В эти годы на нем, «как на старшем в семействе», лежат заботы по управлению неразделенным имением Мара, управительницей которого формально числилась мать. Наряду с этим Баратынский принужден принимать участие в хозяйстве казанского имения Энгельгардтов Каймары.

Постоянные разъезды по этим деревням отвлекали Баратынского от литературной работы. Жалобы на это неоднократно встречаются в его письмах из Мары и Каймар. За всем тем литературная деятельность Баратынского тех лет достаточно интенсивна и разнообразна. На протяжении 1829–1830 гг. пишется «Наложница». В 1831 г., после ее выхода, Баратынский в первый и единственный раз в своей жизни принимает участие в журнальной полемике, отвечая обширной «Антикритикой» на неблагоприятные отзывы, которыми поэма была встречена в печати. К тем же 1830–1331 гг. относятся опыты Баратынского в прозе (повесть «Перстень») и в драме. Драма была закончена, отправлена И. Киреевскому для его журнала «Европеец», но не появилась в нем по причине запрещения журнала и ныне утрачена. Еще следует упомянуть оставшийся неосуществленным замысел «новой поэмы, со всех сторон обдуманной», о котором Баратынский сообщал Киреевскому в письме от 29 ноября 1831 г., и также недоведенную до конца работу над «Жизнью Дельвига». Сверх того за эти же годы было написано около шестидесяти мелких стихотворений, и проделана большая работа по подготовке издания 1835 г., предпринятого еще в 1832 г.

В этот же период 1829–1833 гг. Баратынский связан с целым рядом журнально-издательских планов и предприятий. В марте 1829 г. он, вместе с Вяземским, затевает издание (неосуществленное) «Литературных современных записок», нечто среднее между альманахом и журналом. Узнав от того же Вяземского о возникновении «Литературной Газеты», Баратынский «просит» Вяземского «почитать» его «усердным сотрудником» издания (письмо от 20 декабря 1829 г.)[145] и выражает свое полное согласие с идейной платформой и задачами «Литературной Газеты».

Однако пути идейно-художественной эволюции Баратынского конца 20-х и 30-х гг. лежали не здесь. Вехами этой эволюции является участие Баратынского в московских журналах: в «Московском Вестнике» последних двух лет его издания (1829–1830), в «Европейце» (1832) и в «Московском Наблюдателе» (1835–1837).