содержат мысль, непосредственно предвосхищающую позицию «Москвитянина» как славянофильского органа. Но эта мысль на страницах «Московского Наблюдателя» и в кругу его издателей оставалась в тени. Преобладала же первая часть формулы Хомякова – скорбь о закате блистательной европейской культуры. В этой части Баратынский полностью разделял позиции «Московского Наблюдателя» и после ликвидации журнала шел рука об руку с его прежними вдохновителями, но только до того момента, как они стали переходить на открыто славянофильские позиции.
Сближение Баратынского с кругом московских литераторов, с кругом будущих славянофилов, органическое погружение Баратынского в господствующую здесь идейную атмосферу имело некоторое основание в социально-бытовом облике Баратынского этих лет, в облике хозяина и помещика. Со второй половины 30-х годов Баратынский становится предприимчивым помещиком, активно приспособляющим свое барщинное хозяйство к развивающимся буржуазно-капиталистическим денежным отношениям. Так, в 1838 г. он отстраивает дом в Москве под сдачу внаем. Приспособляясь к колебаниям цен между провинцией и Москвою, свозит хлеб из казанских и тамбовских деревень в Москву и «копит» его в мурановских амбарах, выжидая выгодного для продажи момента. Но наиболее показательна в этом отношении широкая хозяйственная деятельность, развитая Баратынским в начале 40-х годов в Муранове по своду и продаже леса. Интереснейшие данные об этом дают неопубликованные письма Баратынского, к его совладельцу по Муранову Н. В. Путяте.[206]
Осенью 1841 г. Баратынский писал Н. И. Путяте: «Долго я думал о сбыте нашего мурановского леса, о причинах, по которым он и за среднюю цену не продается, и нашел главных две. 1-е. Что купцы так часто у беспорядочных дворян имеют случай покупать лесные дачи почти задаром, что им весьма мало льстит покупка, представляющая только двадцать обыкновенных процентов. 2-е. Боязнь ошибиться самим в настоящей цене леса неровного, неправильно рубленного и проч. Из этого я на первый случай заключил, что должно хотя несколько десятин свести самому хозяину и постараться сбыть бревнами и дровами. Наконец, вспомнил, что я в Финляндии видел пильную мельницу… Когда я выяснил баснословную выгоду, которую нам может принести устроение подобной мельницы, я ухватился за мысль и тотчас принялся за дело».
По расчету Баратынского, лесопильня должна была давать в сутки около пятисот досок, что давало возможность сводить в год до двадцати пяти десятин. Максимум в пять лет Баратынский рассчитывал свести весь лес, в случае же особенно удачной продажи леса поставить другую лесопильню и в два с половиной года «закончить операцию». Несмотря на некоторые и довольно значительные просчеты в деталях, планы Баратынского реализовались с успехом. 8 марта 1842 г. Баратынский сообщал Путяте: «Вчера, 7 марта, в день моих именин, я распилил первое бревно на моей пильной мельнице. Доски отличаются своей чистотой и правильностью».
Осенью 1842 г. Баратынский на месте сведенного за лето леса подсаживал новый. В январе же 1843 г. извещал того же Путяту, что «можно быть довольным общим итогом» осуществленных им мероприятий.
Стремление к интенсификации своего хозяйства толкало Баратынского к применению вольнонаемного труда, что в свою очередь вызвало необходимость введения оброчной системы. В осуществление этого Баратынский разрешил своим казанским и тамбовским крестьянам «почтовую гоньбу», намереваясь требовать от восьмидесяти до ста рублей и «по два обоза с рожью в Москву» в год с тягла. «При каждом обозе – крестьяне обязаны пять раз съезжать в Мураново за дровами или досками, смотря что в ту пору будет выгодно». Этой доставкой материала в Москву и подвозом леса к лесопильне силами мурановских крестьян и ограничивалось применение крепостного труда на мурановской лесопильне. Для свода же и распиловки леса применялся наемный труд. Наймом же работал и кирпичный завод.