Том 1. Стихотворения и поэмы 1910-1927

Кто мог бы понять,
     что меж этих толстух,
в которых
   я рифмой возился, –
с грозовых просторов
      рязанский пастух
стрелой громовою вонзился?
Что,
 голову на руки облокотив,
совсем поблизости,
     рядом,
весь пляж и весь мир –
      партийный актив
суровым
   меряет взглядом?
Кто мог бы узнать,
     что не из берегов
выходит море рябое, –
что он,
  перешедший через Перекоп,
сигнал –
   крутого прибоя?
И я увидал
   в расступившихся днях –
в глазах его,
   грозных и синих, –
проросший сквозь нэп
      строевой молодняк,
не только –
   осенний осинник.

7

И вот –
  он свердловцем,
      а я рифмачом.
И моря –
   нежна позолота.
Но мы не забудем
     его
     нипочем –
воронежского
    болота.
Мы с ним не на пляже,
      мы с ним – на ветру,
и дали –
   тревожны и сини…
И я – запевала,
    а он – политрук,
лежим в болотной трясине.
Но мы не сдадимся
     на милость врага,
пощады его
   не спросим.
В лицо нам – звезда,
      светла и строга,
взошла
  и глядит из-за просек.
И если так надо, –
     под серым дождем,
как день ни суров
     и ни труден, –
и ночи, и годы,
    и дольше прождем,
пока
 не избудем буден.

8

И только,
   прижавшись к плечу плечом,
друг друга
   обмерив глазом,
над верным вождем,
     над Ильичем,
мы вспыхнем
    и вспомним разом:
как на море буря,
     мачтой маша,
до слез начинает
     захлестывать,
как –
  лирика это или душа –
бьет в борт
   человечьего остова.
И море,
  откликнувшееся на зов,
плеснет,
  седо и клокато,
взгремит
   от самых своих низов
до самых
   крутых накатов.
И в клочья
   разорвана тишина,
игравшая
   в чет и нечет,
и в молнии –
    снова земля зажжена,
и буря
  и рвет и мечет!

1925

Красношейка