Благодарю, поэт, ты лар моих почтил!Так к земнородному нисходит гость небесный.И в нимбе строф твоих, как бы в кругу светил,Стою, заворожен их музыкой чудесной.Пой! Древний пел Гомер, и старый Мильтон пел!Туман угасших чувств прозрачен для поэта.Очами он ослеп, но духом он прозрел,И тьма его полна немеркнущего света.Париж, май 1842 г.
НАДПИСЬ НА ЭКЗЕМПЛЯРЕ «БОЖЕСТВЕННОЙ КОМЕДИИ»
Однажды вечером, переходя дорогу,Я встретил путника; он в консульскую тогу,Казалось, был одет; в лучах последних дняОн замер призраком и, бросив на меняБлестящий взор, чья глубь, я чувствовал, бездонна,Сказал мне: — Знаешь ли, я был во время оноВысокой, горизонт заполнившей горой;Затем, преодолев сей пленной жизни строй,По лестнице существ пройдя еще ступень, яСвященным дубом стал; в час жертвоприношеньяЯ шумы странные струил в немую синь;Потом родился львом, мечтал среди пустынь,И ночи сумрачной я слал свой рев из прерий;Теперь — я человек; я — Данте Алигьери.Июль 1843 г.
СТАТУЯ
Когда клонился Рим к закату своему,Готовясь отойти в небытие, во тьму,Вослед за царствами Востока;Когда он цезарей устал сажать на трон,Когда, пресыщенный, стал равнодушен онКо всем неистовствам порока;Когда, как древний Тир, он стал богат и слабИ, гордый некогда, склонился, словно раб,Перед распутным властелином;Когда на склоне дней стал евнухом титан,Когда он, золотом, вином и кровью пьян,Сменил Катона Тигеллином, —Тогда в сердца людей вселился черный страх,А указующий на небеса монахВ пустыню звал сестер и братий.И шли столетия, а обреченный мирБезрадостно справлял свой нечестивый пирСреди стенаний и проклятий».И Похоть, Зависть, Гнев, Гордыня, Алчность, Лень,Чревоугодие, как траурная тень,Окутали земные дали;Семь черных демонов во тьме глухой ночиПарили над землей, и в тучах их мечиПодобно молниям сверкали.Один лишь Ювенал, суров, неумолим,Восстал как судия и на развратный РимОбрушил свой глагол железный.Вот статуя его. Взглянул он на Содом —И в ужасе застыл, встав соляным столпомНад разверзающейся бездной.Февраль 1843 г.