Всё так очаровательно: молчаньеКругом, как будто чутко над землейПоникла ночь и слушает… МерцаньеДалекой, робкой звездочки… покойНемеющего воздуха… ЖеланьеВ сердцах их, полных горестью, тоской,Любовью, загоралось самовластно…А вот луна блеснула сладострастно…
XXXIX
И, словно пробужденные стыдливым,Медлительным и вкрадчивым лучом,Заговорили говором сонливымВерхушки лип, облитые дождем.Внезапно по дорожкам молчаливым,В кустах и на песку перед крыльцомВзыграли тени слабые… ВолненьеСкрывая, смотрят оба в отдаленье.
XL
О ночь! о мрак! о тайное свиданье!Ступаешь робко, трепетной ногой…Из-за стены лукавое призванье,Как легкий звон, несется за тобой…Неровное, горячее дыханьеВ тени пахучей, дремлющей, сырой,Тебе в лицо повеет торопливо…Но вдаль они глядели молчаливо.
XLI
Сердца рвались… но ни глаза, ни рукиВстречаться не дерзали… При луне,Испуганные близостью разлуки,Они сидят в унылой тишине.Лишь изредка порывистые мукиИх потрясали смутно, как во сне…«Так завтра? Точно?» — «Завтра». ПонемножкуДуняша встала, подошла к окошку,
XLII
Глядит: перед огромным самоваромСупруг уселся; медленно к губамПодносит чашку, благовонным паромОблитую, пыхтит, кряхтит — а самПоглядывает исподлобья. «ДаромПростудишься, Дуняша… Полно вамРебячиться», — сказал он равнодушно…Дуняша засмеялась и послушно
XLIII
Вошла да села молча. «На прощанье,Андрей Ильич, откушайте чайку.Позвольте небольшое замечанье…(Андрей меж тем прижался к уголку.)Ваш родственник оставил завещанье?»«Оставил». — «Он… в каком служил полку?»«В Измайловском». — «Я думал, в Кирасирском.И жизнь окончил в чине бригадирском?»
XLIV
«Да, кажется…» — «Скажите! Впрочем, что жеВам горевать? Покойник был и глух,И стар, и слеп… Там лучше для него же.Хотите чашечку?» — «Я больше двухНе пью». — «Да; как подумаешь, мой боже,Что наша жизнь? Пух, совершенный пух;Дрянь, просто дрянь… Что делать? Участь наша…Эх!.. Спой нам лучше песенку, Дуняша.