Том 1. Третий Рим. Грозное время. Наследие Грозного

Повздыхали, покивали старцы головами и порешили: — Простить и разрешить царя надобно на четвертый брак, ради теплого его умиления и покаяния…

Эпитимию церковную возложили на царя. Два года не среди верующих, а у входа самого, с оглашенными, должен в церкви молиться Иоанн… Но на войне эпитимия с него снимается. Тогда весь священный клир принимает грех царя на свои рамена…

И вот, в четвертый раз завел семью Иоанн. «Молодоженом» зовут его, а он — самодовольно усмехается…

Но, справляя медовый месяц с Анной Колтовской, кроткой и безличной новой царицей, Иван не забывал про дела.

Утром, прямо из терема царицы, прошел он к себе, в «казенку», род кабинета при опочивальне.

Несмотря на ранний час, там уже двое сидят и ждут: особый любимец и помощник в делах Иоанна — боярин Борис Годунов, молодой, но умный и ловкий царедворец, замеченный царем и умеющий хорошо пользоваться таким отличием. Быстро стал возвышаться Борис, особенно когда женился на дочери Малюты. Сейчас он уж кравчим у царя Иоанна числится, хотя совсем недавно, как красивый юноша, рындой был царским… Первым из Годуновых — князь Димитрий в милость царю вошел… И всю родню повел за собой, умея ладить со всеми, каждому угодить… А Борис при царевиче Федоре, ровно пестун, приставлен.

Тут же в казенке и Саин-Булат царевич дожидается.

Возмужал он, пополнел сильно, как большинство азиатских князьков. Но ум и доброта, преданность Иоанну и любовь безотчетная — по-старому видны на открытом, красивом лице.

— Ждете? Добро. Позадержался малость… Нельзя же… Жену молодую потешить хочется… Телом я стар, а душа молодая во мне. Куды, Бориско, твоей помоложе! Вон, толкуют: не столько ты с бабой своей, как за книгами ночи ночуешь. А? Правда ль? — обратился царь к Годунову.

— Пустое, государь. Знаешь наших бахарей… Им книга — что белый лунь, штука диковинная. А я все в меру люблю, государь. И бабе, и чарке, и книге — всему своя пора да время.

— Так, так… Вижу я тебя… Не больно старых, не высоких кровей ты, не знатных родов, а глаз ясный да твердый у тебя, хозяйственный. И дух отважный! Не при мне — при сынах моих — великим кораблем станешь да поплывешь! Помяни мое слово! Только верой и правдой служи нам… И сестру Орину — на то же наставляй… Федю, царевича, береги… Научай, чему можно…

— Твой раб, государь… А сестра Арина, — сам знаешь: ровно отца родного, почитает да любит тебя, государь…

— Знаю, знаю! Знаю и то, что ей большое счастье готовится. Помалкивай лишь… Ну а сделал ты все ли, как я наказывал?

— Готово, государь…

— Ступай же, зови их, как знаешь уже… Цесарского сперва, там и литовского… А мы покамест с Саинушкой побеседуем…

Годунов ушел.

— Послушай, Саин… Садись-ка поближе… Скажи… Не думал ты когда бросить веру свою мухаммеданскую? Принять веру истинную? Ведь ты только и слова, что бесермен… А то, чай, и у себя, в Касимове, редко носишь платье ваше татарское? В церквах православных, гляди, чаще, чем в ваших мечетях, бываешь?

— Сам ведаешь, государь… Не единова уж и докучал я тебе: дай русский закон принять! А ты же отказывал: не время, мол!

— Ну, радуйся ж, друг ты мой верный, радуйся, Саинушка. Спасешь душу свою… Не умрешь без просвещения светом истины. Крестись хошь завтра же. Теперь — время. Ране — в Касимове был ты мне надобен. А туды царя поставить крещеного — не рука. И хан крымский, и салтан турский — все на дыбы вскинулись бы. И то вякают, собаки обрезанные, будто я их Аллаха тесню, кладбища поразорил в Казани да в Астрахани… Мечети разрушил. Сам знаешь: правда ли то?

— Пустое, государь… Чиста душа твоя… Сам веришь ты Христу по совести… И всякому по совести в царстве своем великом веровать даешь…

— Оно пригодней так, Саинушка. Нет большей и тягчайшей свары, чем за веру свара. Деньги возьми у иного, жену возьми, голову с плеч сыми, все смолчит, все стерпит. А веру — не замай… И плюгавец самый Духа Святого преисполнится, грозу подымет… Давыд Голиафа поборет… Вот почему ничьей я веры в царстве своем не трогаю… Велико оно, правда твоя. Вон, говорят, вдоль идти — ходу девять месяцев… Поперек — полгода пути. Где тут всех в одну церковь гонять? Задавятся — не влезут… Так пускай каждый на своем погосте Бога молит, по старине, как отцы, деды его маливали… Честь да вера и камень всему, и разруха меж людьми самая великая…

— Мудрые слова твои, государь… Так я завтра же отцу мит-, рополиту ударю челом: не оставил бы, просветил бы своей милостью…

— Добей челом… Ему уж сказано… А что же ты не спросишь: к чему я готовлю тебя? Али знать не хочется?

— Думаю, государь: время приспело, — сам государь мне скажет. А без времени пошто и тревожить, докучать государю моему?

— Спасибо, Саинушка! Утешил ты меня. Был ты слуга мне прямой, друг мой сладкий, так и остался… Ни годы, ни люди, ни царство, тебе данное, не затемнили души верной.

И, привлекая Саина, Иоанн коснулся своими пересохшими, бледными губами до лба царевича.