Том 1. Третий Рим. Грозное время. Наследие Грозного

— Ого, сладко поешь, царек… нет, что я?! Отныне ты — царь… как бы… Ну, Симеон, скажем, Бекбулатович, великий князь и царь всея Руси… А на место твое, в Касимов-городок, кого пока посадить, как скажешь?

— Буда-Алия-салтана — младшего брата моего, коли тебе не супротивно, государь…

— Можно бы, да молод больно. Бабы да муллы вертеть станут царством. Он ни меня слушать, ни сам править не сумеет. Погодим. Подрастет — посажу его, не мину… А покудова — Кучумова родича, Мустафу-Алия повеличаем. Сибирь теперь мои воеводы Строгановы «задирают»… Городки ставят… Инородцев к нам зовут… Вот те и пойдут охотнее, как прослышат, что ихнего Кучума родич — в таком почете на Руси, царьком на Касимове… Ну, вот на один раз — будет с тебя. Ступай, о купели хлопочи… Дело налаживай… А я и ризки тебе изготовлю золоченые… Да, чай, недолго ждать отцу с матерью твоим придется? Как окрестят тебя, из купели вылезешь, и зубки у младенчика нашего резаться почнут… Так мы и на зубок приготовим… Ха-ха-ха…

И в первый раз за много лет снова рассмеялся Иван, забытым, старым, веселым смехом своим.

И Саин смеется.

— И! Не надо, государь! Много видал я от тебя милостей. Не стою даже.

— Ты не стоишь — я стою… Кто дает, того и правда. Кто берет — тому молчать…

— Так и тебе бы, царь, не много толковать со мной надо. Богатый дар я дал тебе… Отдарил ли ты? — спросил смело Саин, видя веселость царя.

— Ты? Мне? Дар? И я не отдарил? Мелешь что-то несуразное! — сразу нахмурясь, произнес Иоанн.

— Не угадал, государь. Душу свою всю, сердце благодарное тебе я в дар принес… Ты — землею, казною отдариваешь. Не можешь ты своего сердца царского, души высокой — одному Саину, царевичу татарскому, отдать… Понимаю я… И не жду… Так и деньгами помене дарил бы… Не так бы было совестно, словно я любовь и дружбу мою на вес золота продаю…

Молча привлек Иоанн Саина, вторично коснулся его волос поцелуем и слегка оттолкнул от себя.

— Ступай… Дожидаются люди, гляди… К крестинам готовься… А там — и царем Московским посажу… Силу — себе оставлю, а заботы разные пустые, досадные, докуку царскую, — на тебя возложу, вместе с бармами… Ходи всюду, по храмам, в Думу, везде. Принимай, отпускай послов с честью… А я с ними потихоньку стану дела вершить. Что ныне мне, как царю, не пристало, — у нас тогда сойдет; как потолкуем с глазу на глаз. Ну, ступай. Зови народ ко мне.

Вышел Саин; вошел с Годуновым посол императора Максимилиана, одного из кандидатов на престол осиротелой Польши и Литвы…

— Ну, докладывай скорей, Борис! — обратился Иоанн к Годунову, который в качестве толмача явился с послом. — О чем там вы с боярами приговорили? И пускай он тогда выложит свое слово тайное… Насчет Литвы — как?

— Требует цесарь, чтобы она нераздельна осталась с Польшей. Сам он и трона не ищет. За Ернеста-королевича просит подмоги у нас. А Киев, мол, можно Москве отдать, когда Ернеста на трон возведут.

— Вон оно что! На посуле, как на стуле. Дальше.

— Просит: Ливонии бы ты, государь, не воевал, покудова цесарь больших своих послов не пришлет о том деле рассудить.

— Да? А кафтана вот энтого с плеч у меня еще не просят ли нейстрийцы бестолковые, да и с рубахой, и со крестом нательным заодно? Дале?

— Все, государь…

— Мало! И вовсе мало, святым Георгием свидетельствуюсь. А какие тайности у посла? Ну-ко, выкладывай…

Низко поклонясь, посол заговорил. Иван на лету ловил слова полузнакомой немецкой речи. Борис точно и громко ее пересказывал.

— Говорит великий цесарь — Максимилиан Нейстрийский, государь, что ежели бы ты, государь, пожелал помочь сильную королевичу Ернесту оказать, чтобы тот на трон польский и трон литовский благополучно засел, и за ту дружбу — за помощь великую — выгоды прибудут большие твоему царскому величеству…

— Ну-ка, ну-ка, послушаем… Сосчитаем ли только, ежели много чересчур?

— Говорит цесарь твоему царскому величеству: ты, государь, Максимилиан-цесарь, король Гишпанский, новый король Польский и Литовский, Ернест-королевич, папа римский и иные государи христианские — на сухом пути и на море — нападете на главного недруга христианского, на безбожного и могучего Селима, салтана турского, — и прочь из Европы, в Азию неверных погоните. И по воле тех союзных государей христианских, по их уступлению — все царство Греческое, Восточное с Царьградом будет уступлено твоему царскому величеству и, ваша пресветлость, будешь возглашен великим Восточным цесарем, как есть Максимилиан-цесарь Западный…

Сперва, заслышав перечисление западных католических владык, своих непримиримых соперников, Иоанн улыбнулся незаметно и подумал:

— Хороша чета выйдет… Все под масть, а я — голиком…

Но когда была сказана последняя фраза, лицо царя стало глубоко серьезным.

Неужели хитрые схизматики угадали его затаенную, любимую мечту и теперь манят ею? Врут ведь. Разве пустят они царя православного на море Средиземное, к Ерусалиму под бок, к Святой земле? Шаг тогда один…

Иоанн даже вздрогнул.

— Все? — спросил он отрывисто у Бориса.

— Все, государь…

— Ну, ладно. Слушай же, посол, что мы скажем! — взяв себя в руки, начал Иоанн.