Том 1: Цепь: Цикл новелл: Звено первое: Жгучая тайна; Звено второе: Амок; Звено третье: Смятение чувств

За последние дни дети стали совершенно иными. Они не играют, не смеются, глаза потеряли веселый беззаботный блеск. Ими владеют беспокойство и неуверенность, угрюмое недоверие ко всем окружающим. Они не верят тому, что им говорят, в каждом слове подозревают ложь и заднюю мысль. Целыми днями они высматривают и наблюдают, следят за каждым движением, ловят каждый жест, каждую интонацию. Как тени, они бродят по комнатам, подслушивают у дверей, стараясь что-нибудь уловить. Страстным усилием они пытаются стряхнуть со своих плеч темную сеть этих тайн или бросить хоть один взгляд сквозь нее в мир действительности. Детская вера — эта веселая, беззаботная слепота — спала с их глаз. И еще: в напряженности событий они предчувствуют новый взрыв и боятся, как бы он не ускользнул от них. С тех пор как они знают, что они опутаны ложью, они стали упрямы, подозрительны, даже хитры и лживы. В присутствии родителей они надевают на себя личину детской простоты и проявляют чрезмерную живость. Все их существо полно нервного беспокойства, их глаза, прежде светившиеся мягким и поверхностным блеском, стали сверкающими и глубокими. Они так беспомощны в своем постоянном выслеживании и шпионстве, что их взаимная любовь становится все глубже. Иногда они вдруг обнимут порывисто друг друга, сближенные чувством своего неведения, обуреваемые внезапно вспыхнувшей потребностью ласки; иногда зальются слезами. Без всякой видимой причины в их жизни наступил кризис.

Среди многих обид, к которым они стали теперь очень чувствительны, одна особенно задевает их. Без всякого уговора они как бы условились доставлять своей опечаленной фрейлейн как можно больше удовольствий. Уроки свои они готовят прилежно и старательно, помогая друг другу; их не слышно, они не подают никакого повода к жалобам, стараются предупредить каждое ее желание. Но фрейлейн этого не замечает, и им это очень больно. Она стала совсем другой в последнее время. Иногда, когда одна из девочек обращается к ней, она вздрагивает, как будто нарушили ее сон. Ее блуждающий взор как будто возвращает ее из дальних странствий. Часами она сидит, погруженная в раздумье. Девочки ходят на цыпочках вокруг нее, чтобы не мешать ей; они чувствуют смутно и таинственно: теперь она думает о своем ребенке, который где-то далеко. И все больше, из глубины своей пробуждающейся женственности, они привязываются к фрейлейн, которая стала теперь такой кроткой и милой. Ее обычно быстрая и гордая походка стала спокойнее, ее движения осторожнее, и во всем дети угадывают какую-то скрытую печаль. Слез ее они не видели, но веки ее часто красны. Они замечают, что фрейлейн старается скрыть от них свою печаль, и они в отчаянии, что не могут ей помочь.

И вот однажды, когда фрейлейн отвернулась к окну и платком провела по глазам, младшая, набравшись храбрости, тихонько берет ее за руку и говорит:

— Фрейлейн, вы так грустны последнее время. Это не наша вина, не правда ли?

Фрейлейн растроганно смотрит на нее и гладит рукой ее мягкие волосы.

— Нет, дитя мое, нет, — говорит она, — конечно, не ваша. — И нежно целует ее в лоб.

Выжидая и наблюдая, не упуская ничего, что попадало в их поле зрения, одна из них, входя в комнату, уловила несколько слов. Это была всего одна фраза, — родители тотчас же оборвали разговор, — но каждое слово возбуждает в них теперь тысячи предположений. «Мне тоже что-то показалось, — сказала мать, — я учиню ей допрос». Девочка сначала отнесла это к себе и, полная тревоги, поспешила к сестре за советом и помощью. Но за обедом они замечают, что взоры родителей испытующе обращаются сперва к безразлично-задумчивому лицу фрейлейн, а затем друг к другу.

После обеда мать, как бы между прочим, обращается к фрейлейн: «Зайдите, пожалуйста, ко мне в комнату. Мне нужно с вами поговорить». Фрейлейн тихо кивает головой. Девочки дрожат, они чувствуют: теперь что-то должно случиться.

И как только фрейлейн выходит из комнаты, они бегут вслед за ней. Прилипать к дверям, прятаться по углам, подслушивать и выслеживать — стало для них совершенно естественным. Они уже не чувствуют ни безобразия, ни смелости своего поведения: у них только одна мысль — овладеть всеми тайнами, которые старшие так тщательно скрывают от их взоров.

Они подслушивают. Но до их слуха доносится только слабый шелест произносимых шепотом слов. Их тела охвачены нервной дрожью. Они боятся, что все ускользнет от них.

Но вот оттуда раздается громкий голос. Это голос их матери. Он звучит сердито и сварливо.

— Что же, вы думали, что все люди слепы и никто этого не заметит? Могу себе представить, как вы исполняли свои обязанности, с такими мыслями и с такой нравственностью. И подобной особе я доверила воспитание своих детей, своих дочерей, которыми вы — Бог знает как — пренебрегали!..

Фрейлейн, кажется, что-то возражает, но она говорит слишком тихо, и дети ничего не могут разобрать.

— Отговорки, отговорки! У всякой легкомысленной жен-