Тихо закончил свой рассказ Ариост:
— Иногда, в ночных кошмарах, я вижу, как мое дитя преследует отвратительный беловолосый урод с красными воспаленными глазами; задыхаясь от ненависти, он, клейменный светобоязнью, поджидает его во мраке: Мануэль, пропавший Мануэль — ужасный... ужасный...
Никто из братьев не мог издать ни звука. Мертвая тишина...
Тут — как будто услыхав немой вопрос — Ариост вполголоса, словно объясняя самому себе, произнес:
— Душевномертвый! Белый негр...
— Альбинос? — Баал Шем, покачнувшись, прислонился к стене. — Боже милосердный, скульптор! Иранак-Кессак — альбинос!
II
— На рассвете разнесся
глас фанфар боевых, —
стоя под окнами своей невесты Беатрис, пропел Корвинус под аккомпанемент виртуозного свиста друзей сигнал к началу турнира из «Роберта-Дьявола».
Оконные створки распахнулись, и на мерцающий в лунном свете Тынский двор выглянула юная девушка в белом бальном платье; смеясь, она спросила, не вознамерились ли господа брать штурмом ее дом.
— Вот оно что, ты собралась на бал, Триси, и без меня? — крикнул ей Корвинус. — А мы-то, наивные, боялись, что ты уже давно спишь!
— Теперь ты можешь убедиться, как я без тебя скучаю — еще и полуночи нет, а я уже дома! Что вы там свистите, случилось что-нибудь?
— Разве может с нами что-нибудь случиться? У нас к тебе огро-о-омная просьба. Ты не знаешь, где твой папа держит «запечатанное пражское письмо»?
Беатрис приложила ладони к ушам:
— Запечатанное — что?..
— «Запечатанное пражское письмо» — древняя реликвия, — закричали все разом.
— Я не могу разобрать ни слова, когда вы так горланите, месье. Подождите, я сейчас спущусь, только найду ключ и проскользну мимо бдительного ока гувернантки! — И Триси закрыла окно...
Через несколько минут она была перед ними.
— Прелестно, великолепно — белое бальное платье в зеленом сиянии луны, — обступила ее братия, целуя ей руки.
— Зеленое бальное платье — в белом сиянии луны, — Беатрис сделала кокетливый книксен и спрятала свои миниатюрные ручки в огромную муфту, — а вокруг сплошной траур
И она с любопытством стала рассматривать длинные средневековые одеяния молодых людей — угрюмые капюшоны и вытканные золотом каббалистические знаки.
— Мы мчались сюда сломя голову, у нас не было времени на переодевание, Триси, — оправдывался Корвинус, нежно поправляя ее шелковую кружевную шаль.
Потом он в двух словах рассказал ей о реликвии — «запечатанном пражском письме», о нелепом пророчестве и о своей великолепной полуночной мистификации.
Итак, сейчас они бегут к Иранаку-Кессаку — странный субъект, альбинос, поэтому и работает по ночам; он, впрочем, придумал такой состав гипса, который мгновенно твердеет и становится несокрушимым, как гранит. Так вот, этот альбинос и должен на скорую руку сделать слепок с его лица.
— Потом, да будет вам известно, фрейлейн, мы этот слепокберем с собой, — подхватил Фортунат, — далее заходим за «таинственным письмом», кое вы любезно раскопаете в архиве ваше го папочки и не менее любезно выбросите нам из окна. Мы, разумеется, его тут же вскроем, дабы выяснить, что за вздор там написан, и, наконец, «с повинной головой» отправимся в ложу.
Понятное дело, нас сразу призовут к ответу — куда вы девали Корвинуса? Тогда мы, громко вопия и проливая неутешные слезы, покажем оскверненную реликвию и покаемся, что Корвинус не только покусился, но и распечатал ее — и тогда в клубах
серного дыма явился Вельзевул и, подхватив его за шиворот, уволок в неизвестном направлении; но что Корвинус, мудро предвидя все это, отлил на всякий случай своего двойника из гипсового монолита Иранака-Кессака. Дабы кошмарно-идиотское пророчество о «безвозвратном изгнании из мира форм» довести ad absurdum. Итак, вот она, его форма, а если кто-либо из почтенных старейшин — или все они вместе, или адепты, легендарные основатели ордена, пусть даже сам Господь Бог — думает иначе, пусть выйдет вперед и уничтожит маску, если, конечно, сможет. Ну, а брат Корвинус всех сердечно приветствует и не далее как через десять минут собственной персоной прибудет из ада.
— Понимаешь, Триси, это будет всем во благо, — прервал его Корвинус. — Во-первых, этим мы покончим с последним орденским суеверием, во-вторых, сократим нудный столетний юбилей и, в-третьих, тем скорее усядемся за праздничный стол. А сейчас адье и доброй ночи, ибо: только сунул ногу в стремя — раз, два, три — промчалось время...
— Я с вами, — с восторгом подхватила Беатрис и повисла на руке жениха. — Далеко отсюда до... Иранака-Кессака, так ведь его зовут? А его случайно не хватит удар, если мы такой компанией ввалимся к нему?!
— Истинного творца удар никогда не хватит, — заверил Сатурнилус. — Братья! Гип-гип-ура, да здравствует храбрая Беатрис!
И они вприпрыжку помчались через Тынский двор, под арку средневековых ворот, кривыми переулками, мимо ветхих дворцов эпохи барокко.