— Стойте, номер тридцать три, нам сюда, — задыхаясь, крикнул Сатурнилус. — Рыцарь Кадош, а ну глянь своим рыцарским глазом.
И он уже хотел было позвонить, как входная дверь внезапно открылась и резкий голос проскрипел с лестницы что-то на корявом английском негритянских кварталов. Корвинус удивленно качнул головой:
— The gentlemen already here?! Джентльмены уже здесь — похоже, нас ждали! Итак, вперед, только осторожно, здесь тем но как в могиле; огня у нас нет — на наших мантиях карманы не предусмотрены, таким образом, спички тоже...
Шаг за шагом продвигались на ощупь молодые люди — впереди Сатурнилус, за ним Беатрис, потом Корвинус и другие братья: рыцарь Кадош, Иеронимус, Фортунат, Ферекид, Кама и Илларион Термаксимус.
По узкой витой лестнице вверх, налево, направо, вперед и назад...
Через открытые настежь двери и пустые, лишенные окон комнаты шли они как слепые, следуя за голосом, который невидимым поводырем указывал им путь, сохраняя довольно значительную дистанцию.
Наконец они поняли, что достигли конечной цели своего путешествия, так как здесь, в этом помещении, где они остановились, голос куда-то пропал и не отвечал на их вопросы.
Все будто вымерло.
— Это какое-то совсем древнее строение — столько ходов и выходов! Как лисья нора; наверное, один из тех загадочных лабиринтов, которые сохранились в этом квартале с семнадцатого века, — подал голос Фортунат. — А то окно выходит в какой-то глухой двор, через него не проникает ни малейшего отсвета! Едва-едва выделяется переплет на темном фоне.
— Мне кажется, прямо за окном стоит высокая стена и загораживает свет, — тихо откликнулся Сатурнилус. — Темно, хоть глаз коли. Вот только пол чуть светлей. Или нет?
Беатрис судорожно сжимала руку своего жениха:
— Я ужасно боюсь этой темени. Почему не принесут какую-нибудь лампу...
— Тсс, тссс, тихо, — прошептал Корвинус, — тсс! Вы что, не слышите?! Как будто что-то тихо подкрадывается. Или оно уже в комнате?
— Там! Там кто-то стоит, — вздрогнул вдруг Ферекид, — там, в десяти шагах от меня. Сейчас я вижу его уже лучше. Эй, вы! — окликнул он громко, и было слышно, как его голос дрожал от возбуждения и затаенного страха.
—
— Не я, а наш друг, музыкант Кассеканари, — представил Корвинуса в темноте Ферекид.
Секундная пауза.
— Я вас не вижу, господин Иранак-Кессак, где вы? — спросил Корвинус.
— Разве вам недостаточно светло? — насмешливо сказал альбинос. — Смелее, два шага влево, здесь фальшивая стена, потайная
дверь открыта — входите в нее, смотрите, я иду вам навстречу...
Последние слова голос произнес уже ближе, и вдруг друзьям померещилась какая-то серовато-белая дымка, смутно мерцающая на стене, — размытые очертания человека.
— Не ходи, не ходи, ради Бога, если ты меня любишь, не ходи, — прошептала Беатрис, удерживая Корвинуса.
Тот осторожно убрал ее руки:
— Но, Триси, я не могу позорить себя, а то он, чего добро го, и в самом деле вообразит, что мы все боимся.
И он решительно двинулся к беловатой массе, чтобы в следующее мгновение скрыться с ней за потайной дверью — во мраке...
Напуганная Беатрис тихонько всхлипывала, и братья делали все возможное, чтобы приободрить ее.
— Вам нечего беспокоиться, милая Беатрис, — успокаивал Сатурнилус, — с ним ничего не случится. Жаль, что мы не можем наблюдать за процессом отливки, вам было бы очень интересно. Вначале на волосы — брови, ресницы, шевелюру — накладывают пропитанную жиром папиросную бумагу. Лицо смазывают маслом, чтобы готовая форма легко снялась, ложатся на спину и вдавливают затылок в чан с влажным гипсом. Потом слой гипса, толщиной с кулак, накладывается на лицо, так что голова оказывается заключенной в большой ком. После того как масса затвердеет, места сращения надбивают — и вот вам полая форма
— Но ведь непременно задохнешься, — сквозь слезы проговорила девушка.
Сатурнилус засмеялся:
— Разумеется, но, чтобы этого не случилось, в рот и ноздри вашему избраннику, перед тем как запечатать его в гипс, вставят специальные дыхательные соломинки, которые будут торчать над поверхностью гипса.
И чтобы лишить Беатрис последних сомнений, он громко крикнул в соседнюю комнату:
— Маэстро Иранак-Кессак, вы там надолго? И не причиняет ли это боль?
Мгновение царила полная тишина, потом откуда-то издали—из третьей или даже из четвертой комнаты — донесся глухой, как сквозь толстый платок, голос:
—
Голос альбиноса был как-то слишком возбужден, а в его интонации сквозило такое неописуемое злорадство, что молодые люди в ужасе оцепенели.
Ферекид сжал руку своему соседу: