Том 1

— Читай, читай! — поддержал Бруно своим слабым голосом, ерзая от нетерпения. (Бедняга как-то уменьшился за последние годы, и его почти нельзя было узнать: желтый, сухой, щетинистый, дрожащий — совсем несъедобный.)

— Кажется, — сказал Космас, — Шебирь толкает животом стол и прижимает тебя к стене.

— Место для магистра! — воскликнул пробст Мельницкого костела и, ухватившись за дубовую столешницу и оттянув ее, стиснул в своих ладонях кулачок Бруно.

— А теперь, — произнес магистр в радостном возбуждении, — во имя Отца и Сына и Святого Духа, и с желанием, чтобы творение оказалось до конца удачным, и с безмерной благодарностью и надлежащим смирением внимаю.

— Хорошо, — сказал Космас и, промочив горло из малой кружицы, приступил к чтению „Хроники“.

Он начал с посвящения, которое Шебирь выслушал, бормоча какие-то ласковые упреки и вздыхая в приливе любви. Что касается магистра, то можно отметить, что взгляд его затуманился и в глазах стояли две маленькие соленые капли.

Пока старинные повести оживали в искусных словах, слагатели или, верней, хранители этих сказаний слонялись по городским укреплениям. Теперь они спали. А утром, разбуженные холодом, потянувшись, услышали у себя в желудке знакомый голос и не могли не заметить, что алканье проснулось одновременно с ними и никакая сила не заставит его заснуть.

— Вчера, — начал раб, стягивая веревку вокруг бедер, — мы спорили о том, какой замок надежней. Вот этот, — он указал на пражские валы, — тоже малоприступен и стоит на крутой высоте, но разве можно сравнить его стены с вышеградскими? Ничуть!

— Будь я каким-нибудь рабом, — сказал воин, — я толковал бы о льне… Но я был воином и добывал города и крепости, — так могу поспорить насчет крепостей. Милый мой, я знаю, что говорю: нет ничего лучше глубокого рва, который тянется вокруг всей стены.

— А я чего-нибудь поел бы, — заметил другой воин.

— А что ж, — промолвил бывший монах. — Может, посмотрим, как нынче груши уродились?

Это предложение было принято, друзья поднялись из своих логовищ, осторожно спустились с укреплений и направились к питомнику, что тянулся за рвом от Бжевновской слободы до песков на поле еврея. Там натрясли себе полные шапки дичков и добрую половину их съели. А остальные решили закопать: никогда ведь не знаешь, что будет завтра. Пошли на поле, где был похоронен язычник, а потом идол, нотому что — об этом пока ничего не говорилось — раб и воин, не зная, что с ним делать, закопали его рядом с тем, который ему при яшзни поклонялся.

Дотрусив до этих двух могил, они сели на корточки и начали рыть ямку, куда высыпать груши. А раб принялся собирать солому, чтобы выстлать и прикрыть кладовую. Так что все были поглощены работой.

Да вот грех какой! В самый разгар ее принес черт какого-то епископского бирюча. То ли груши караулил, то ли просто так — обход делал. Кто его знает. А только известно: как увидел — четверо бедняков вместе собрались, побежал смотреть, что они там копошатся.

Когда он был уже на расстоянии двух полетов стрелы, его заметил однорукий воин и, без лишних слов и всяких там объяснений, брякнул напрямик:

— Бежим!

Остальные, как услышали, — врассыпную! Все, кроме того старика, что бегать не мог: он с первых же шагов повалился.

А бирюч подбежал к несчастной кучке груш и раскидал их во все стороны.

— Знаю я, — сказал он воину, который, кряхтя, поднимался, — ваш брат-бродяга не блюдет Божьих Законов, таскает без зазрения совести. Где у вас тут еще закопано?

— Ноги нашей здесь ни разу не было», — ответил воин. — Мы здесь впервой, ничего не воровали, не закапывали.

— Об этом, — возразил бирюч, — мы еще поговорим перед епископским управляющим… Я так полагаю: ты от меня не убежишь, — прибавил он. — У тебя ноги что две тыквы.

И он, больше не обращая внимания на оборванца, стал искать, нет ли где вокруг холмика, под которым мог бы оказаться еще тайник. В усердии своем он разрыл палкой девять кротовин, причем пять раз тыкал напрасно. Но в конце концов — Боже милостивый! — рвение его увенчалось успехом: он расковырял землю, прикрывавшую кости старого язычника.

Что было дальше — само собой понятно. Началось следствие, потом суд. Поле перекопали и (к стыду и поношению всего христианского мира) нашли идола.

— Живительное дело! — сказал епископский управляющий на суде. — Как это так? Кто же действительно владелец поля, которое называется еврейским? Кто он, раз всем известно, что с самого потопа еврей не имеет права на земельные угодья?

И оказалось, что еврей платил иудины деньги христианину и человек этот покрывал еврея, будто бы владея и управляя всем его хозяйством, как своим собственным имуществом.

И вот — ничего не поделаешь! — еврея ждала теперь казнь. Во-первых, за то, что имел землю; во-вторых, за то, что похоронил человека в недозволенном месте.

В-третьих, за то, что, наверно, сам его и убил. В-четвертых, за то, что служил дьяволу, поклоняясь его изображению, прятал это изображение и скрывал его.