Том 10

Народные толпы встречали нас у вокзалов и ратушей, и в их горячих братских приветствиях мы слышали больше, чем призыв о помощи мирному созидательному труду Чехословакии, в них звучал голос пролетариата, находящегося под угрозой новой войны, в которой не будет пощады пролетариям, их женам и детям. В их взорах, полных надежды, мы читали братство и признание великого и сильного поборника мира, советского народа.

[О детской литературе]

Наши дети растут в обстановке грандиозного осуществления грандиозных замыслов, в обстановке, которая два десятка лет назад для многих и многих казалась бы фантастикой.

Для наших детей эта обстановка — данность. Они вырастают, органически впитывая ее. Они не удивляются тому, что целые крылатые жилплощади летают под облаками, или тому, что один человек в один день может наломать под землей целый поезд угля.

Я отлично помню, как в детстве был потрясен, увидав в первый раз электрическую лампочку; каким чудом мне показался первый кинематограф, хотя это были всего только плохо разборчивые, прыгающие тени на экране, или первый взлет аэроплана на коломяжском ипподроме в Петербурге. Деревянная хрупкая машина пролетела всего две сотни метров, но — машина отделилась от земли! У нас, зрителей, зашевелились крылья за спиной.

Для наших детей все это — реальная данность. Сидя за обеденным столом, они слышат разговоры взрослых о построении бесклассового общества, и, уверяю вас, дети легче и проще, чем многие из взрослых, понимают сущность бесклассового общества и все вещественные последствия, вытекающие из этого.

Дети вырастают в масштабах великого, героического и грандиозного. Наша действительность, строящаяся такими решительными темпами, формирует их души.

Чего наши дети хотят от детской литературы? Прежде всего они хотят, чтобы их литература была в масштабе их восприятия жизни, в манере их восприятия.

Ребенок воспринимает жизнь как новые, все новые возможности, — от данности — всегда вперед, к реальному счастливому будущему. Ребенок знает, что впереди — счастье.

Здесь неплохо проложить светотень, поставив рядом с советским его сверстника — ребенка откуда-нибудь из Западной Европы. Там, от семьи безработного до семьи богатого буржуа, равно для всех будущее смутно, тревожно, полно еще неизъяснимых страданий и лишь со все большей отчетливостью проступают в будущем кровавые волны мировой войны.

Наш, советский, ребенок хочет от своей литературы прежде всего созвучности с его детской радостной жизнью.

Он хочет реальной романтики, научной фантастики (как прыжок в будущее), и если это реализм сегодняшнего дня, то прежде всего героизма.

Ребенок хочет затащить в свой детский мир нового человека — героя, строителя новой жизни.

Не нужно думать, что герой детской повести должен непременно совершать двенадцать подвигов Геркулеса.

Важно его поведение, — факты могут быть самыми повседневными, но поведение героя повести должно возбуждать одобрение, восхищение, стремление к подражанию. Поведение героя должно быть по плечу нашему времени.

Педагоги прежнего времени рассматривали ребенка как лист чистой бумаги, — они вписывали в него параграфы книжной премудрости и мертвой морали. Как ни странно, некоторые подобные педагоги дожили и до сей поры. И они не понимают и даже сердятся на то, что ребенок может сам научить кое-чему иного такого педагога,

Нет, душа ребенка не лист чистой бумаги, наш сын и наша дочь — это маленький человек нашего близкого будущего.

Писателю нужно его изучать, и с этого должна начать детская литература. Изучать жизнь и в этой жизни — маленького волевого, умного советского человечка.

И при такой постановке дела политика и ее художественное выражение, то есть реальное изображение нашей действительности, не будут носить следов разрыва, как это иногда случается в детской книжке, где автор, не понимая, что политика и жизнь взаимно пронизывают друг друга, преподносит читателю ту или иную политическую формулу, разукрашенную сентиментальными детскими цветочками.

Наших детей на такой мякине не проведешь, — им нужно здоровое, вкусно приготовленное кушанье, от которого бы еще больше хотелось жить в этом удивительном мире, устремленном к счастью, и, когда нужно, смело драться за этот мир и за счастье.

На широкую дорогу

Океан разгневался. Суденышко трещит, гибель грозит всем, и, чтобы умилостивить Нептуна, бросают за борт в пучину жертву. Но, разумеется, того, кто поплоше из команды, юнгу какого-нибудь. Такое у меня впечатление о нашей дискуссии. Жили мирно, жили тихо — и на тебе: Нептун ударил трезубцем, и пошла суматоха.

Представляют ли писатели отчетливо, кто такой этот Нептун, время от времени потрясающий уютный кораблик литературы? Кто это, органически не выносящий состояния покоя и баламутящий воду? Очередная ли это кампания, или натиск группы каких-то «левых» писателей? Почему вдруг выкинули словцо «формализм» и начали им крестить почтенную публику?