Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

– С мальчиков служил у Демантиди на ссыпках. Потом он дал мне свое дело и женил. Потом у меня были свои ссыпки, и я стал купцом второй гильдии. В пятнадцатом году мой посаженый отец Сократ Демантиди умер, и все перешло к его родному сыну – оболтусу Фемистоклу, который ненавидел меня с мальства за то, что отец всегда ставил меня ему в пример. В шестнадцатом я разорился до тла, и Фемистокл позвал меня к себе управляющим. Как управляющий, я и погнал в феврале семнадцатого года караван из семнадцати сухогрузов с отборной твердой пшеницей в Салоники. Фемистокл прислал весточку, что возвращаться в Россию с деньгами пока нельзя, а надо ждать его в Салониках. Вот я и ждал почти шесть лет. Деньги разложил по надежным банкам, сам занялся работой сначала в порту по оценке зерна, потом табак гонял из Кавалы в Марсель. В этом году, наконец, добрался из России Фемистокл, я ему отдал честь по чести и подался сюда, в Кавалу, чтобы закупить кораблик табаку. Деньги были с собой живьем, на этом я и попался. Как сидел в кабаке, помню, как цыганам музыку заказывал, помню, а потом – провал… Очнулся утром в канаве, башка трещит, денег не оставили ни копейки… Так я и очутился на сборе апельсинов. Зато с вами познакомился – нет худа без добра.

– Я еще раньше тебя из России, – вступил в разговор Адам, – я в шешнадцатом годе бежал в Персию, там в английской автоколонне работал автомехаником, сначала в Тегеране, потом в Сузах. В прошлом году контракт закончился, я сюда перебрался, купил машину с прицепом, стал думать, как домой…

– А чего тебя понесло к персам? – прервал Адама Степан.

– Так получилось. Я в вице-губернатора стрелял. Потом с парабелюмом лежал три недели в подпольнице. Потом помогли бежать в Персию.

– Так ты боевичок? – засмеялся Степан.

– Что-то вроде. Сначала одного возил, потом в другого стрелял, ранил.

– Я что-то слышал об этом деле, – сказал Степан. – А ты? – обратился он к Анне. – Как ты сюда попала?

– Проще простого. Приплыла с Кавказской армией в Стамбул, а там перекочевала в Белград, к своим, к сербам. Муж умер еще в Стамбуле. В России остались мать, сестры… а может, и не остались.

Про детей Анна не обмолвилась, и Адам со Степаном подумали, что не было у нее детей.

– Дети были, – прочла их мысли Анна, – мальчик. По пути из Новороссийска в море похоронила.

– У меня тоже было пять мальчиков, а когда убегал, осталось только двое, – сказал Адам после долгой паузы.

– Трудно угадать, что дома, но домой хочется, – тихо проговорил Степан. – Я иногда лежу и думаю про мой Таганрог, про порт, про мои бывшие ссыпки – и ничего не жаль… а только хочется выйти в нашу степь за город, вдохнуть запахи чабреца, полыни, а там – будь что будет!

XXIX

Наконец-то я набрался храбрости, решил наполнить свой бокал и пойти поприветствовать воочию моих дорогих Аду, тетю Нюсю, деда Степана, который особенно тронул мою душу своей последней репликой: «Я иногда лежу и думаю про мой Таганрог, про порт, про мои бывшие ссыпки и ничего не жаль… а только хочется выйти в нашу степь за город, вдохнуть запахи чабреца, полыни, а там – будь что будет!»

Увы, в пол-литровом графинчике предо мной не осталось ни капельки ракии. И когда я успел все выпить?! И где тот официант?

– Слушаю, – будто материализовавшись из воздуха, вдруг предстал передо мной черноволосый приветливый официант.

Яркая оранжевая луна, которой мне прежде не было видно из-за навеса над верандой, далеко переместилась в небе, зашла с моей стороны и освещала каким-то странным, как всегда в полнолуние, выморочным светом и город, и море с широкой мерцающей лунной дорожкой до самого горизонта, и бледное лицо официанта с фиолетовыми глазами. Я качнул на столе пустой графинчик: дескать, надо бы повторить!

– Ракия деликатный напиток, – сочувственно сказал официант, – позвольте принести вам кофе?

Тут я взглянул в сторону второго столика и обомлел: за ним никого не было… Как это так – только что были тетя Нюся, Ада, дед Степан, я ведь видел их лица, отчетливо слышал каждое слово, и вдруг пусто…

– Разрешите кофе? – заботливо повторил официант.

– А вы знаете, что у вас глаза фиолетовые? – спросил я, намереваясь этим вопросом выяснить для самого себя, насколько верно я вижу и вообще соображаю.

– Конечно, фиолетовые, – радостно засмеялся официант, – точь-в-точь как у Александра Македонского. Мне часто говорят об этом. Так разрешите кофе?

Убедившись, что я в своем уме, я согласно кивнул головой, и официант тут же дробно застучал каблуками вниз по лесенке. В зале скрипач заиграл сиртаки, и неутомимая молодежь пошла в пляс.

Не сразу, но я все-таки поднялся из-за своего столика и как мог ровно прошел к соседнему углу веранды, куда уже тоже достигал лунный свет.

Все три огарка на керамическом блюде были еще горячие, и расплавленный воск в лунках вокруг тонких черных фитилей еще не застыл. Я макнул указательным пальцем левой руки в одну из лунок свечного огарка и, сильно обжегшись, тут же отдернул руку. Так для кого же горели свечи за этим столиком? Так как же это может быть?!

Пришел официант с моим кофе и вежливо спросил: