Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

– Слышь, поноси его, пока мама придет. У него температура. А мне надо бежать в институт, хоть на одну пару.

Испытывая смешанное чувство вины и неохоты, я взял на руки очень горячего брата Вову и стал ходить с ним по большой комнате. А как только Ленка ушла, я тут же положил брата на кровать в маленькой комнате, сам сел на диван напротив, приладил под проволочную сетку кровати костыль отчима так, чтобы одной ногой мне можно было нажимать на широкую верхнюю часть костыля и покачивать брата Вову, а самому читать первое, до чего дотянется рука. Рука дотянулась до томика Чехова. Я раскрыл его наугад на рассказе «Красавицы» и стал читать не сначала, а там, где остановился мой большой палец, когда я раскрывал книгу. Я убрал палец с текста и, не забывая покачивать хнычущего брата, стал читать, вольготно отвалившись на спинку старенького дивана.

«Хозяин пригласил меня пить чай. Садясь за стол, я взглянул в лицо девушки, подававшей мне стакан, и вдруг почувствовал, что точно ветер пробежал по моей душе и сдунул с нее все впечатление дня с их скукой и пылью. Я увидел обворожительные черты прекраснейшего из лиц, какие когда-либо встречались мне наяву и чудились во сне. Передо мной стояла красавица, и я понял это с первого взгляда, как понимаю молнию».

Покачивая ногой костыль, я с упоением читал об армянской девушке по имени Маша, или Машя, как звал ее старый отец Авет Назарыч. Читал о закате солнца, красота которого понятна всем, а в чем она, эта красота, никто сказать не может. Читал о том, что красота возбуждает не желания, не восторг, а «тяжелую, хотя и приятную, грусть». И грусть эта «смутная как сон», и в ней замешано так много жалости ко всему живому, к мимолетности нашей жизни, и при виде подлинной красоты возникает у всех такое чувство, «как будто мы все… потеряли что-то важное и нужное для жизни, чего уж больше никогда не найдем».

Мой брат Вова заорал в голос, потому что я забыл его покачивать, я снова стал работать костылем, и братец смолк.

А на душе у меня тоже была печаль: и от рассказа Чехова, и от воспоминаний об учительнице, перед которой эти барбосы так безжалостно опозорили меня. Я видел, словно воочию, и ее лилейно-белую высокую шею, и таинственную тень в ямке под шеей, и свет ее лучистых карих глаз, обволакивающих весь класс и меня со всеми вместе. С тех пор я никогда не видел этой учительницы, но долгие годы любил ее платонической любовью.

Говорят, что сейчас выражение, платоническая любовь, мало кому понятно в связи с тем, что это высокое чувство как бы выродилось. Но я не верю, я думаю, что, если сегодня платоническая любовь и почти выродилась, то завтра она воскреснет с новой силой и будет как прежде освещать путь высоким душам.

За окном слышалось шлепанье резинового мяча, а брат уснул. Полуживая, отогревшаяся на солнце зимняя муха ползла по оконному стеклу, за которым в дальней дали виднелись горы.

Через неделю я сбежал от мамы в Кабарду к моему любимому деду Адаму. Путь был неблизкий, километров шестьсот, но я добрался. Как сказала моя дорогая тетя Мотя: «Бешеной собаке семь верст не крюк». Она иногда тоже говорила расхожими фразами.

XXXV

Как писал Чехов в рассказе «О любви»: «До сих пор о любви была сказана только одна неоспоримая правда, а именно, что “тайна сия велика есть”»…

С классиками легко соглашаться, потому что они бьют в самую точку. И тут ни добавить, ни убавить.

Какую ни разводи философию, а мыслей у человека во все века всего три: о жизни, о любви, о смерти. Да, только три, а все остальное – кружева и финтифлюшки. Людям к тому же свойственно называть мыслями всякого рода бытовщину: «Слушай, а у меня мысль – не выпить ли нам чаю?»

Нет, как ни крути, а подлинно мыслей всего три, и каждая из трех содержит в себе недоступную людям тайну. И жизнь – тайна, и любовь – тайна, и смерть – тайна.

Я многие годы участвовал как в раскопках захоронений в курганах, так и в раскопках отдельных поселений и даже городов. Притом это было не только у нас, в СССР, или, как говорят теперь, в России, но и в Западной Европе, и в Центральной Азии, и в Африке, как Северной, так и Южной, и в США, и в Канаде, и в Южной Америке, и на островах, ничего не раскапывал только в Австралии и в Антарктиде, хотя, думаю, и там есть что раскапывать.

И везде меня всякий раз поражало то, что невероятные находки таились не где-то в глубинах недр, а, можно сказать, у нас под носом, на поверхности. Да, казалось бы, на самом виду были они веками сокрыты от глаз людских под тонким слоем земли, песка, а может быть, и праха. И сами по себе все эти драгоценные находки тоже были и слоем, и прахом. Каждые несколько следующих поколений людей, животных, водоплавающих, птиц, пресмыкающихся, насекомых и прочая в свое время тоже образуют еще один новый слой, и наша планета Земля станет чуть-чуть объемистее.