Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

– Я насчет того спрашиваю, кого больше: тех, кто живет сейчас, как мы с вами, или тех, кто уже умер в прошлые века и прямо до сегодняшнего дня? Больше людей на Земле или их больше в земле?

Директриса долго молчала, а потом твердо указала мне пальцем на дверь.

Я послушно вышел из ее кабинета и поскакал вниз по ступенькам в свой класс.

Как я сейчас понимаю, старенькая директриса потеряла дар речи не потому, что мой вопрос показался ей совсем дурацким. Нет, она наверняка была умная женщина, во всяком случае, у меня до сих пор осталось впечатление, что меня она не сочла дурачком. Просто весь строй ее жизни: и мудро улыбающиеся вожди над головой, и политзанятия с учителями в 17.30, и то, что внучка Тася постоянно хочет солененького, а законного мужа для нее что-то не видно на горизонте, и то, что за последний год ушли в мир иной многие из знакомых по фронту, и то, что в этом году грядет ее собственный юбилей, и то, что отекают и болят ноги, а по ночам бессонница, – все это, вместе взятое, наверное, как-то не располагало директрису к ответу на мой вопрос. А на очередном педсовете она без объяснений отклонила предложение о моем исключении из вверенной ей школы.

Лет после 16-ти моя мировая скорбь явно пошла на убыль, я весь переключился на созерцание прекрасного пола и даже в какой-то степени поумнел, в той степени, что стал более обыкновенным.

XXXVI

С абрикосовой ракии началось мое знакомство с Кавалой, ею и закончилось.

С греческими археологами мы почти полтора месяца проработали в Филиппах и Кавале. Все это были открытые, легкие люди, относившиеся к нам с неподдельной приязнью, люди, с которыми мы понимали друг друга с полуслова, а то и вовсе без слов.

Кому-то из музейщиков Кавалы пришло в голову делать из артефактов далекого прошлого многократно уменьшенные копии – сувениры с правом торговать ими только в стенах музея. Притом каждому такому сувениру придавался в изящной картонной коробочке паспорт, в котором были указаны история артефакта и его порядковый номер в хранилищах музея.

Перед отъездом на Родину я купил себе крохотный (величиной с крупную маслину) серебряный шлем времен Александра Македонского. Как было сказано в приложенном паспорте: «воинский шлем III–IV века до нашей эры». Шлем этот был установлен на маленьком серебряном шесте, вделанном в кубик темно-серого гранита. Шлем с прорезями для глаз, похожими на глазницы черепа, и с высоким гребнем на макушке, призванным гасить и рикошетить удары мечей и сабель.

За день до отъезда нам неожиданно объявили, что завтра у нас итоговый симпозиум в Филиппах.

Ехать в Филиппы никто из нас не хотел. Мы все ходили и бурчали себе под нос что-то вроде: «Какой еще симпозиум?! Замучила этих греков ученость!» Бурчать-то бурчали, но на другой день, конечно, поехали… Да и куда нам было деваться?

Погода стояла солнечная, в чистом воздухе, напоенном свежестью моря, было видно далеко-далеко. Казалось, еще чуть-чуть, и можно увидеть хоть жаркую Африку, хоть дождливую, с первыми утренними заморозками Россию, в которую нам завтра предстояло вернуться. В том-то и дело, что завтра улетать, а тут, вместо того чтобы побродить напоследок по полюбившейся нам Кавале, пройтись, как уже бывало, с закатанными до колен штанами босиком кромкой Эгейского моря, почувствовать босыми ступнями крупитчатый песок, ощутить ласковую, еще теплую морскую воду, тут тебе вместо этих простых радостей – симпозиум… И непонятно, для чего едет с нами Эрато, так напоминающая мне своим говором дорогую тетю Мотю?

Ах, как ловко надули нас лукавые греки! В живописных руинах знакомых нам древних Филипп ждали нас накрытые столы, горящий костер и дожаривающийся на вертеле барашек, от которого так вкусно пахло вечностью.

Конечно, все мы знали, что симпозиум в переводе с древнегреческого – дружеская попойка или пирушка, но как это знание вылетело у нас из памяти?!

Больше месяца проведя в Кавале и Филиппах, мы все изрядно продвинулись в разговорном греческом, а что касается языка профессионального, то он и у нас, и у хозяев был изначально общий. Так же как изначально общей была у нас привычка работать «в поле», на открытом воздухе. И работать, и есть, и пить, и отдыхать. У нас, у археологов, считай, полжизни проходит «в поле». Так что пирушка под открытым небом, да еще среди массивных обломков колоннад и мраморных колонн потоньше, среди тысячелетия стоящих арок, ведущих уже неизвестно куда и неизвестно откуда, – все это было для нас не просто фоном попойки, а частью нашей жизни, естественной как дыхание.

Наше застолье шло радостно и без малейшей натуги. Вкусно ели, легко пили, много смеялись. А когда все изрядно наелись, напились, обмякли и устали, руководившая всей обслугой нашего пиршества Эрато спела для нас русскую песню, которую певала ей мама.

– По Дону гуляет,
По Дону гуляет, —

негромко и как-то глухо начала Эрато.

По Дону гуляет
Казак молодой.
А дева там плачет,
А дева там плачет
За быстрой рекой.