Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

– Понимаешь, Луи, я два года жил в России, очень часто езжу туда по делам и вроде бы многое знаю о России и русских, но кое-что не могу понять. Ты, наверное, сейчас подумал о том, о чем все думают: почему в самой большой и самой богатой стране мира так много бедных? Нет, Луи, в моем уме сейчас мелькнул вопрос попроще. Например, вот сейчас зима и световой день здесь очень короток, а местные власти взяли и отняли у людей еще час светлого времени суток. Целый час! Зачем? Я у многих об этом спрашивал, но никто так и не объяснил мне толком, «где тут собака зарыта», как говорят опять же русские. Хотя, извини, Луи, я забыл про одного старика. Понимаешь, какое дело: когда у меня выпадает часа два свободного времени, я очень люблю ездить по Москве на трамвае. По нынешним временам это даже старинный вид транспорта, и особенно хорошо, что у трамваев в Москве есть круговые маршруты. Обычно я делаю два круга, сижу, смотрю в окно, иногда думаю, но не про работу, иногда удается поговорить с каким-нибудь соседом. И вот недавно в полупустом трамвае, что ходит по кольцу в центре Москвы, сидел напротив меня старичок, хотя, нет-нет, правильнее будет о нем сказать «мужчина преклонных лет». На голове у него была старая ушанка из серого каракуля. Уши шапки были завязаны на макушке обтертыми кожаными тесемками, поэтому я хорошо видел, как обветшали от времени серые колечки каракуля.

Я знаю, что такое каракуль, потому что у моей русской жены была очень тяжелая каракулевая шуба. Когда мы ходили в театр, после спектакля я держал наготове эту тяжелую шубу, а жена все прихорашивалась перед зеркалом или невероятно долго искала губную помаду в недрах своей сумочки; у меня даже начинали подрагивать от усталости вытянутые перед собой руки, я ведь держал шубу раскрытой.

Но вернемся к моему визави по трамваю. Лицо у него было угрюмое, как и у многих других русских, когда они в толпе наедине сами с собой. Лба его я не видел из-за шапки, светло-серые глаза были усталые, смотрящие как бы внутрь самих себя, нос крупный, ровные белые зубы явно вставные, подбородок венчала маленькая седая борода, очень аккуратно подстриженная. Пальто на мужчине было из дорогого габардина (я хорошо знаю эту ткань), но очень старое, да еще заштопанное на левом рукаве. Брюки тоже старые и опять же аккуратно заштопанные на левом колене – наверно, он когда-то упал на левую сторону или кто-то чем-то ударил, туфли почти разбитые, но начищенные гуталином до блеска. Все в старике говорило о том, что он держится из последних сил, но все-таки держится с достоинством, и при этом от всего его существа исходит удивительное спокойствие. Да, и еще: у него на коленях лежал прозрачный полиэтиленовый пакет с большой бутылкой молока и маленьким черным хлебцем. По-моему, он называется у русских «бородинский». Бородино – это русское село, где произошла великая битва между войсками Наполеона и войсками Кутузова. Со времени той битвы прошло двести лет, но так и неясно, кто тогда победил. Французы считали и до сих пор считают, что они, а русские уверены, что это их победа.

Не знаю почему, но вдруг я спросил моего визави:

– Скажите, пожалуйста, а для чего отняли у людей час личного светлого времени суток? В чем дело?

Мужчина окинул меня неожиданно цепким взглядом еще минуту назад таких усталых, потухших глаз. Выдержал паузу. И наконец, ответил мне негромким глуховатым голосом:

– Поскольку вы иностранец, надобно бы для вас выразиться изящно. Свое изящное что-то не приходит мне в голову. Но вот недавно один наш ученый выразился так: «всплыли легкие фракции».

Трамвай подошел к остановке. Я понял не все, сказанное моим визави, а он уже был у дверей, и когда они открылись, то осторожно спускаясь по ступенькам, мужчина обернулся ко мне и добавил:

– Слышу, что вы швейцарец, но хорошо говорите по-русски, и мне были приятны и ваш французский язык, и ваш франко-контийский акцент с легким налетом берн-дойча.

Мужчина давно сошел, трамвай тронулся в путь, а я все сидел с открытым ртом. Понимаешь, Луи, как непостижимы эти русские. Можно понять, что я швейцарец, можно заметить французский акцент, даже франко-контийский, но налет берн-дойча! Нет, это невероятно. Значит, передо мной был такой знаток языков, какие встречаются один на миллион, а может, и того реже. Нет, дорогой Луи, проживи я в России хоть всю оставшуюся жизнь, все равно не пойму очень многого.

День получился у меня не сильно загруженный, я отказался от званого ужина и рано пришел в отель. Рано по нашему, по среднеевропейскому времени, а по московскому – в девять часов вечера. Немножко посидел за своим дорожным компьютером и кое-что узнал про арабские цифры, о которых говорил мне ночью Луи. Вдруг и сегодня он мне приснится, так у меня будет, что ему ответить.