Том 10. Преображение России

— А я знаю, из-за чего вы там воюете! — пожала плечами Марья Тимофеевна. — По-моему, так совсем даже все это ни к чему!

— Так вот, значит, каков голос женской плоти! — шутливо нахмурил брови Ливенцев. — Так что, по-вашему, если бы был во всех государствах матриархат, то кончено было бы с войнами?.. Откуда же брались всякие там амазонки Пентизелеи?.. Или гораздо больше, чем эти проклятые вопросы, улыбается вам дать мне самоварчик?

— Самовар — это я сейчас, а что вы говорите, Николай Иваныч, насчет амазонок, какие на лошадях ездят, то я одну знала такую: она через дом от нас жила и все с мичманом Сангине каталась, а он — итальянец был. И вот бы вот должна свадьба у них случиться, а Сангине с одной горничной путался. То она к нему бегала, а то хозяев ее дома не было, он к ней вздумал зайти, а у ней свой дружок сидит — приказчик из магазина. А итальянцы — они горячие люди. Он ему кортиком две раны дал, убил насмерть! А это вечером было. Он — что делать? Сейчас, как совсем стемнело, взял фаэтон, да к священнику: «Батюшка, обвенчайте!» Ну тот его за большие деньги, конечно, окрутил, а уж потом на другой день он заявил в полицию сам: «У своей жены застал любовника, — конечно, сдержать свою горячность не мог…» Ему наказания даже и не давали, а только из флота попросили. Кабы он ей успел дворянство купить, а то, — всего сразу не сделаешь, — не поспел. Ну, потом в порту получил должность, а она что же? Пить стала!.. Да как его конфузила-то пьяная! А он человек оказался очень хороший и все ей прощал… Вот вам и итальянец! — И Марья Тимофеевна победно поглядела на Ливенцева.

— Все доказательства в пользу немцев под Либавой налицо! — сказал Ливенцев. — А как думает по этому вопросу ваша Дарья Алексеевна?

— Ох, Дарья Алексеевна! Умора нам с ней! — очень оживилась Марья Тимофеевна. — Ей недавно цукатов всяких из Москвы прислали, вот она нас с Марусей надумала угостить. Мы и всего-то взяли по две цукатинки, и вот она своими култышками действует, действует, коробку чтобы к себе… «Зу-бы ведь от сластей всяких портятся, а вы — женщины еще молодые, вам зубы нужны да нужны, кавалеров обольщать… А я уж так и быть, у меня уж пускай портятся!» И кому же говорит так, а? На-ам! Будто мы не знаем, что у ней и совсем-то зубов ни одного нету! Вот она какая хитрая старуха, — о-ох, и хитрая!.. А насчет немцев, конечно, что же она может думать, если она уж и недвижимая сидит, и без зубов, и ей уж семьдесят лет скоро?

В этот день к Ливенцеву зашла Еля Худолей, радостная.

— Мимо шла и заскочила — радостью поделиться, — говорила она, сияя. — Такой у меня праздник — вы представьте! — берут меня на санитарный поезд. Ходить он будет в том направлении — на Броды, Самбор, на Львов… вообще, ура, наша взяла!.. Кричите же со мною вместе «ура». Что же вы молчите?

И Еля сделала такое удивленно-обиженное лицо, что Ливенцев улыбнулся, но сказал:

— Почему же я должен радоваться, что вы уедете на каком-то поезде?.. Я, впрочем, привык к тому, что все поезда теперь страшно опаздывают, — может быть, и ваш опоздает?

— Не опоздает, нет! И я поеду!.. Я буду много видеть всего — и плохого и хорошего. Много знать буду. Много всяких людей встречу… Может быть, я и его тоже… встречу!

— Ах, это все того же… полковника Ревашова, который, наверно, уже генерал? — недовольно сказал Ливенцев.

— До свиданья! — церемонно протянула руку Еля.

— Ну, ладно, ладно! Он — герой русского оружия… Сидите!.. Вдруг и я когда-нибудь попаду в ваш санитарный поезд… И у меня не будет ни рук, ни ног, ни других частей тела, но на моей геройской груди будет гореть четвертой степени Георгий. И тогда наконец-то вы меня полюбите бесконечной любовью…

Но Еля сказала на это, очень поморщившись:

— Нет! Без рук, без ног, и чтобы я вас полюбила, — фи! Пожалуйста не надо!

— А если только без одной руки и без одной ноги?

— Нет! — покачала головой Еля.

— Гм… Вам непременно нужно, чтобы только одну руку мне оторвало снарядом, и конечно — левую?

— Совсем мне это не нужно, — рассудительно заметила Еля. — Гораздо лучше будет, если совсем вы не будете ранены.

— Вот тебе на! Как же попаду я к вам тогда в поезд?

— Ну, мало ли как! Просто, вы можете заболеть… какой-нибудь легкой болезнью…

— А вы меня разве примете с легкой болезнью?

— Разумеется, приму.

— А если бы вдруг… я оказался немец? — сделал весьма загадочное лицо Ливенцев.

— Как немец? — не поняла Еля.

— Так, самый настоящий. И по отцу и по матери… Что тогда?

— Вот ерунда какая! Что же тут такого! Разве наш царь не немец и по отцу и по матери? — непонимающими глазами поглядела на него Еля.