Том 10. Преображение России

Потом произошло все так же, как и в первый приезд царя зимою: землянки заняли егеря, а людей с постов жандармы развезли по линии в направлении на Бахчисарай. Самому же Ливенцеву пришлось теперь дежурить с тыльной стороны вокзала, у шлагбаума, где было гораздо спокойнее, потому что цепь жандармов и егерей дальше шлагбаума никого не пропускала, а покушений отсюда из небольшой толпы местных жителей ждать было нельзя. И опять волновались целый день колокола и флаги.

Царь приехал теперь с наследником, и мальчику, страдавшему гемофилией, пришлось, как и отцу, переодеваться несколько раз в этот день — 15 апреля: в морскую форму для смотра флотских, в казачью — для смотра пластунов и, наконец, в общеармейскую, с медным крестом на фуражке, для смотра ополченцев.

Вернувшись с вокзала, Ливенцев видел царя проезжавшим в автомобиле, именно в этой ополченской форме, и удивился, что на фуражке, какую ему дали, темнело большое масляное пятно. Можно было подумать, что это пятно от потного затылка, но день был не жаркий. Царю как будто хотел кто-то придать этой фуражкой подчеркнуто боевой вид, какой бывает у военачальников на поле сражения, когда дорога каждая минута, потому что каждая минута может решить бой, и черт с ней, с фуражкой, какая она там, без пятна или с пятном! Мгновенно сунул ее на голову — и в машину, и мчись в самую гущу боя. Но в Севастополе не было боя, и фуражка царская могла бы быть приличней, так полагал Ливенцев.

Поздно придя домой, он увидел у себя на столе записку адъютанта, передававшего ему приказание Добычина явиться на смотр в караульной форме, а Марья Тимофеевна сообщила ему, что писарь, принесший записку, ждал его долго.

— Ладно! С одного вола две шкуры хочет содрать этот Добычин, — сказал ей Ливенцев. — Видно, что добычлив: фамилии иногда бывают метки.

Вечером он узнал, что Переведенова, который получил роту Мазанки как старший из субалтернов, Гусликов уговорил на смотр совсем не допускать, дабы царь не спросил его снова, в каком сражении получил он увечье, а он не заговорил бы опять о революции 1905 года. Поэтому ротой на смотру командовал Кароли, и боялись, что очень уж мало в дружине офицеров и на это обратит внимание царь.

Правда, генералов, военных и штатских, в свите царя было гораздо больше, чем офицеров в дружине Добычина, но царь, по-видимому, привык уже к тому, что офицеров в войсках вообще мало.

Казачий полк и горноартиллеристов он поздравил с отправкой на борьбу «с коварным и сильным врагом», и казаки, а между ними и новоиспеченный есаул Мазанка, ответили радостным криком:

— Покорнейше благодарим, ваше величество!

Дружины он не поздравлял с походом. Однако на другой же день после его отъезда Чероков вызвал к себе Ливенцева и, пристально, как всегда, глядя на него, сказал:

— Ну вот — ваша служба на постах кончена.

Ливенцев изумленно открыл рот, подыскивая слова для вопроса, что такое случилось. Он так и подумал, что что-то такое случилось с его ратниками там, на постах, и за это «что-то» надо отвечать ему. Но Чероков, слегка приподнявшись, протянул ему руку, говоря:

— Спасибо за службу! Вы хорошо поставили дело охраны туннелей, но-о… ваша дружина должна будет спешно готовиться к отправке на фронт, и ваших людей приказано снять с постов.

— Вот как! — тоном глубокого огорчения отозвался Ливенцев. — Кончились, значит, счастливые дни Аранжуэца! И куда же нас погонят? В Синоп?

— По-че-му в Синоп? — очень удивился Чероков.

— Были какие-то смутные слухи насчет Синопа.

— Не понимаю… Ведь ваша армия на Западном фронте, — причем же тут Синоп?.. Нет, вы пойдете на запад.

— Что же, идти — так идти… Или, как говорил попугай: «Ехать — так ехать». Не мы первые, не мы, кажется, будем и последние.

— Как знать! — загадочно сощурил глаза Чероков. — Может быть, вы-то именно и решите все дело.

— О-о, непременно! — улыбнулся Ливенцев, вспомнив при этом почему-то штабс-капитана Переведенова и подполковника Пернатого, и простился с Чероковым, навсегда запрятав в свою емкую память немигающий взгляд этих редкостных, холодных, аспидно-сине-молочных глаз.

Тяжело было потом ездить в последний раз на дрезине по постам и объявлять, чтобы все, сдав посты другой дружине, возвращались к себе в роту командами. Все смотрели испуганно, непонимающе, и приходилось договаривать до конца — о близкой отправке на фронт.

— Кончено, значит! Отжевались бычки, пора под обушок гнать! — сказал обычно веселый унтер-офицер Вяхирев и потемнел с лица.

— А ко мне грозилась баба приехать, меня проведать… как же теперь быть? — затужил Тахтаров.

— Я думаю, не сразу вот так и отправят, — постарался успокоить его Ливенцев.

Вечером в этот день к нему на квартиру явился тот самый прапорщик 514-й дружины, которого зимой во время приезда царя он задержал вместе с поручиком, а они — дежурный по караулам и рунд — спешили на гарнизонную гауптвахту. Этот, бывший тогда рундом, сидел теперь у него и спрашивал, в чем заключаются обязанности постов у туннелей, так как он явился его заместителем. Он смотрел на него, как счастливец на обреченного.