Том 10: Стихотворения; Исторические миниатюры; Публицистика; Кристина Хофленер: Роман из литературного наследия

Они сидят, взявшись за руки. Глядя на них, можно подумать, что это любовная парочка, только что обручились и взошли по тропинке сюда, чтобы скрепить помолвку перед распятием. Никогда они не чувствовали себя так беззаботно и так уверенно. И впервые у них появилась уверенность друг в друге и в будущем. Они долго сидят, сплетя руки, глядя в глаза друг другу, и лица у них добрые, довольные и ясные. Потом она тихо спрашивает:

— А как ты это... сделаешь?

Он достает из заднего кармана револьвер. Гладкий ствол блестит в лучах ноябрьского солнца. Оружие кажется ей совсем не страшным.

— В висок, — говорит он. — Не бойся, рука у меня твердая, не дрогнет... Потом себя в сердце. Это армейский револьвер самого крупного калибра, вполне надежный. Раньше, чем в деревне услышат два выстрела, все будет кончено. Бояться не надо.

Она без всякого волнения, с деловитым любопытством рассматривает револьвер. Потом переводит взгляд на возвышающийся в нескольких метрах от скамейки огромный крест из темного дерева, на котором распятый Христос мучился три дня.

— Не здесь, — поспешно говорит она. — Не здесь и не сейчас. Понимаешь... — Она смотрит на него и нежно сжимает его пальцы. — Прежде я хочу еще раз побыть с тобой... по-настоящему, без страха, без всяких ужасов... Целую ночь... нам надо, наверное, еще много сказать друг другу... напоследок... то, чего в жизни обычно никогда не говорят... Хочу побыть с тобой, целую ночь с тобой... А утром пусть нас найдут.

— Хорошо, — соглашается он. — Ты права, надо взять лучшее от жизни, прежде чем покончить с собой. Прости, об этом я не подумал.

Опять они сидят молча. Легкий ветерок овевает их. Даже чуть пригревает солнце. На душе у них хорошо и поразительно безмятежно. Но тут с колокольни доносятся три удара. Кристина спохватывается:

— Без четверти два!

Фердинанд весело смеется:

— Вот видишь, каковы мы. У тебя хватает храбрости умереть, но опоздать на службу ты боишься. Как же глубоко засело в нас рабство. В самом деле, пора освободиться от всей этой чепухи. Неужели ты собираешься идти туда?

— Да, — говорит она. — Так лучше. Хочу все привести в порядок. Глупо, но... понимаешь, мне будет легче, если я все приберу, надо еще письма написать. К тому же... если я буду сидеть там до шести часов, меня никто не хватится. А вечером поедем в Креме, или в Санкт-Пёльтен, или в Вену. У меня есть ?где деньги на приличный номер и ужин, поживем разок так, как хочется... только пусть все будет хорошо, красиво... а завтра утром, когда нас найдут, нам уже будет безразлично... В шесть часов зайди за мной, теперь мне все равно, пусть смотрят, пусть говорят и думают что угодно. В шесть я запру дверь и освобожусь от всего, от всех... стану по-настоящему свободна... мы оба станем свободны.

Он не спускает с нее глаз, ее неожиданная стойкость нравится ему.

—Ладно, — говорит он. — Приду к шести. А пока погуляю, погляжу еще раз на мир. До свидания.

Весело и проворно она сбегает по дорожке и внизу оборачивается. Он стоит наверху, глядя ей вслед, потом вынимает носовой платок и машет.

— До свидания! До свидания!

Кристина вошла в контору. Неожиданно все стало легко. Без всякой враждебности встречают ее письменный стол, конторка, стул, весы, телефон и груды бумаг. Они теперь не издеваются и не злорадствуют втихомолку: «Тысячу раз, тысячу раз, тысячу раз», ибо она знает, что дверь открыта, один шаг — и перед ней свобода.

Она вдруг обрела удивительный покой, тот светлый покой, которым дышит луг, когда на него опускаются вечерние тени. Все у нее получается легко, словно играючи. Она пишет несколько прощальных писем — сестре, почтовому ведомству, Фуксталеру — и сама удивляется, какой у нее каллиграфический почерк, как ровно ложатся строчки и одинаковы пробелы между словами. Так же чисто и аккуратно, как в домашних заданиях, которые она писала в школьные годы, не вникая в смысл. Одновременно она обслуживает посетителей, ей сдают письма, посылки, вносят деньги, заказывают телефонные разговоры. И каждого она обслуживает необычайно старательно и вежливо. У нее появилось неосознанное желание оставить о себе этим чужим, посторонним людям — Томасу, крестьянке

Хубер, помощнику лесничего, ученику из мелочной лавки, жене мясника — приятное воспоминание, это ее последняя маленькая дань женскому тщеславию. Она непринужденно улыбается, когда ей говорят: «До свидания», и отвечает еще сердечнее: «До свидания!», потому что в ней все дышит уже другим воздухом, воздухом избавления.

Потом она доделывает невыполненную работу, подсчитывает задолженности, выписывает счета, сортирует письма. Никогда на ее столе не было такого порядка, она даже стерла чернильные пятна и поправила висевший криво календарь — ее преемнице не придется жаловаться. Никому не придется жаловаться теперь, когда она счастлива. Наводя порядок в своей жизни, она и здесь должна все упорядочить.

Увлекшись работой, она забыла о времени и была немало удивлена, когда на пороге появился Фердинанд.