Том 10. Жерминаль

Захарий добился, чтобы его включили в число избранников, которые вели проходку. Это был почетный пост, люди оспаривали его друг у друга. Захарий возмущался, когда его хотели сменить после установленного двухчасового срока, он воровал очередь у товарищей, отказывался выпустить из рук обушок. Он опередил других, его ход углубился дальше, чем у них; он сражался с углем так неистово, что из узкого, тесного хода доносилось его дыхание, сильное, хриплое, шумное, словно в груди у него работали кузнечные мехи. Выбравшись на поверхность, весь покрытый грязью, черный, пьяный от усталости, он падал в изнеможении на землю, и его спешили закутать в одеяло. А затем он снова вставал на ноги, еще шатаясь, шел к стволу, опять спускался в шахту, и схватка возобновлялась. Слышались глухие звуки ударов, прерывистое дыхание борца, охваченного неистовой жаждой победить врага. Хуже всего было то, что уголь стал тверже. Захарий два раза сломал обушок и был в отчаянии, что не может продвигаться быстрее. Он мучился еще и от жары, — ведь с каждым метром проходки жара все усиливалась, и в глубине этой узкой норы стояла невыносимая духота. Ручной вентилятор работал исправно, но добиться циркуляции воздуха не удавалось. Три забойщика лишились чувств от удушья, пришлось их вынести на поверхность.

Негрель теперь жил под землею вместе с рабочими. Еду ему приносили в шахту, спал он урывками часа два в сутки на охапке соломы, завернувшись в плащ. Но во всех поддерживали мужество все более явственно доносившиеся призывы несчастных, моливших спасателей поторопиться. Выстукивания звучали теперь очень четко и музыкально, словно удары по металлическим пластинкам цимбалов. По этим кристально чистым звукам определяли направление, шли на них, как идут при наступлении на гул пушечных выстрелов. Всякий раз, как сменялся забойщик, Негрель спускался в тесный ход, стучал и приникал ухом к стенке; и тотчас же ясно слышал ответный, настойчивый стук. Теперь сомнений не было: двигались в верном направлении, но с какой роковой медлительностью! Нет, ни за что не удастся поспеть вовремя. В два первых дня прорубили ход в тринадцать метров, но на третий день — только пять метров, а на четвертый всего-навсего три. Угольный пласт стал до того плотным и твердым, что дальше с великим трудом удавалось за сутки врубаться в него на два метра. На девятый день, в итоге сверхчеловеческих усилий, было пройдено тридцать два метра и, по приблизительному подсчету, оставалось еще пройти метров двадцать. Для узников шахты начался двенадцатый день заточения, без хлеба, без огня, во мраке и ледяном холоде. От этой страшной мысли слезы навертывались на глаза, и мышцы рук напрягались в неустанной работе. Казалось невозможным, чтобы несчастные выжили, — далекие удары со вчерашнего дня звучали слабее, и тех, кто боролся за их жизнь, охватывал страх, что призывный стук внезапно оборвется навсегда.

По-прежнему вдова Маэ приходила каждое утро и садилась у ствола шахты. Она приносила с собой Эстеллу, которую не могла оставлять дома одну на целый день. Час за часом она следила за ходом работы, разделяя надежды и уныние спасателей. Кучки зрителей, стоявшие вокруг, и даже обыватели Монсу в своих домах полны были лихорадочного ожидания, судили и рядили о происходившем. Во всем краю люди душой были с теми, чьи сердца бились под землей.

На девятый день в час завтрака Захарий не ответил, когда его окликнули, чтобы сменить; казалось, он сошел с ума, — бурча ругательства, он неистово врубался в пласт. Негрель, которому нужно было подняться ненадолго, не мог заставить его выйти; в шахте оставались лишь три углекопа и штейгер. Захария страшно раздражало, что колеблющийся огонек лампочки не дает достаточного света, что это замедляет работу, и, наверно, он совершил неосторожность открыл лампу. Меж тем это было строго запрещено, так как обнаружилось сильное просачивание гремучего газа, — он в огромных количествах застаивался в узких коридорах, куда не доходила вентиляция. Внезапно раздался удар грома, из тесного хода вырвался огненный смерч, словно из пушки, заряженной картечью. Все запылало, даже воздух вспыхнул, как порох, во всех выработках. Взрывная волна отбросила штейгера и троих рабочих, пронеслась вверх по стволу и, словно извергнувшись из вулкана, вырвалась на поверхность, выбросив куски породы и обломки деревянного крепления. Любопытные убежали, вдова Маэ поднялась, прижимая к груди испуганную Эстеллу.

Когда Негрель и рабочие возвратились, их охватила ярость. Они били ногами землю, ненавидя ее в эту минуту, как взбалмошную, жестокую мачеху, убивающую своих пасынков из нелепой прихоти. Люди работают так самоотверженно, хотят спасти товарищей, а она у них самих отнимает жизнь.