Том 11. Из Багдада в Стамбул. На Тихом океане: рассказы

— Ты его и не нарушишь, беббе будем наказывать мы.

— Я запрещаю это.

— А я приказываю! — закричал Мохаммед Эмин и в гневе вскочил.

— Разве ты здесь повелеваешь? — спросил я.

— А разве ты здесь запрещаешь? — ответил он вопросом.

— Да. Слово, данное мною, дает мне такое право.

— Твое слово на нас не распространяется. Мы позволяли себе подчиняться человеку, который любит наших врагов. Ты забыл, что я для тебя сделал. Я принял тебя как гостя, я защищал тебя, я дал тебе коня, стоившего половину моей жизни. Ты неблагодарный!

Я почувствовал, как кровь отлила у меня от лица и рука потянулась к кинжалу, но мне удалось сдержаться.

— Забери свои слова обратно, — холодно процедил я, поднимаясь.

Я дал знак Халефу и пошел к месту, где лежал пленный шейх под охраной Алло. Там я сел. Минуту спустя там же уселся англичанин.

— Что нового, мистер? — спросил он. — Да они, похоже, сдурели. Скажите, в кого надо стрелять, — я мигом!

— В того, кто попытается притронуться к пленному.

— А кто это?

— Хаддедины. Шейх Мохаммед бросил мне, что я неблагодарный. Я верну ему вороного!

— Вороного? Вы с ума сошли, мистер, отдавать такое животное, после того как оно стало вашим! Надеюсь, все еще уладится!

Тут подошел Халеф, ведя двух лошадей — одна была его собственная, а другая — та, которую я забрал у беббе. На ней было седло вороного. У моего маленького хаджи в глазах стояли слезы и голос дрожал, когда он произнес:

— Ты правильно поступил, господин. Шайтан попутал хаддединов. Забрать плеть и вернуть его им?

— Я прощаю его. Давай собираться.

— Сиди, а что мы будем делать, если они все же захотят убить шейха?

— Мы застрелим их сразу же.

— Это мне по душе. Аллах накажет их!

Пленника снова привязали к его лошади, и мы сели верхом — я, конечно же, не на вороного, а на Бледного Лиса, которого в Германии назвали бы «четырехсотталерным жеребцом». Маленький караван тронулся в путь и проехал мимо хаддединов, сидевших в траве. Может, до этого они думали, что все еще обойдется. Но когда поняли, что намерения мои тверды, они вскочили.

— Эмир, куда ты? — спросил Мохаммед Эмин.

— Куда-нибудь, — ответил я коротко.

— Без нас?

— Как вам заблагорассудится!

— А где вороной?

— Там, где он привязан!

— Машалла, он ведь твой!

— Он снова твой. Салам! Мир тебе!

Я пришпорил лошадь, и мы поехали рысью. Не проехали мы и английской мили, как увидели этих двоих. Они ехали за нами. Амад эль-Гандур скакал на вороном, а своего вел на поводу. Но жеребца обратно я ни за что бы не забрал.

Мохаммед Эмин подъехал с моей стороны, а сын остался чуть сзади.

— Я думал, что я буду предводителем, эмир… — начал он.

— Нам нужен проводник, а не тиран!

— Я хочу наказать беббе, который взял в плен меня и моего сына. Тебе-то я что сделал?

— Мохаммед Эмин, ты потерял любовь и внимание со стороны трех человек, которые жертвовали ради ваших жизней своим здоровьем и до сегодняшнего дня могли пойти за вас на смерть.

— Эфенди, прости нас!

— Нет.

— Возьми назад жеребца.

— Никогда!

— Ты хочешь опозорить мою седую бороду?

— Как раз она-то вместе с преклонным возрастом должна была подсказать тебе, что злость до добра не доводит. — И что же, теперь все дети бени-арабов будут рассказывать, что шейх хаддединов забрал обратно подарок, который вручал, не зная, что делает?

— Пусть рассказывают!

— Ты жесток, эмир, ты ниспосылаешь позор на мою голову!

— Ты сам этого захотел. Ты был моим другом. Тебе это не понадобилось. Теперь можешь возвращаться к своим с жеребцом в придачу.

— Тебе надо забрать его обратно.

— Я бы сделал это для тебя, но сейчас это уже невозможно. Взгляни назад!

Он повернул голову.

— Я ничего не вижу. О чем ты, эмир?

— Разве ты не видишь, что у вороного уже есть владелец?

— Я понял теперь, эфенди. Амад эль-Гандур сойдет с коня.

— Я не возьму его. Сын твой надел свое седло и взнуздал животное — это уже знак, что коня у меня забрали. Если бы ты вернул мне его в таком же виде, без седла и прочего, я бы еще подумал. Амад эль-Гандур бросил тут мне, что я христианин и соответственно действую, он же — мусульманин, но действует не соответственно, ибо он сел на коня, чью спину попирал неверный! Расскажи об этом своим знакомым правоверным!

— Аллах-иль-Аллах! Какую ошибку мы совершили! Старый шейх вызывал у меня жалость, но я ничем не мог ему помочь. Мог ли я обрушить позор на свою голову, чтобы освободить его от угрызений совести? Я не мог ничего такого придумать. Наверное, его протест долго зрел в нем и наконец выплыл наружу. Беббе оказался последней каплей. И хотя потеря вороного была для меня большой травмой, я не собирался жертвовать дорогими мне принципами ради кровожадных привычек этих номадов.

Хаддедин долго ехал молча рядом со мной. Наконец спросил нерешительно:

— Отчего ты сердишься на меня?

— Я не сержусь на тебя, Мохаммед Эмин, но меня поражает, что твое сердце жаждет крови того, кого простил твой друг.

— Ладно, я исправлю свою ошибку!