Том 11. Кенилворт

Лестер попытался согнать с лица угрюмое выражение, но тревога слишком глубоко укоренилась в его сердце, чтобы спокойствие и безмятежность могли сразу вернуться к нему. Однако он собрался с духом и в приличествующих случаю выражениях объявил, что ему не дано счастья прощать, ибо та, кто приказывает ему сделать это, не могла совершить по отношению к нему никакой несправедливости.

Елизавета, видимо, удовлетворилась таким ответом и изъявила желание начать назначенную на это утро охоту. Затрубили рога, залились лаем собаки, загарцевали лошади, но у придворных кавалеров и дам, отправившихся на свою забаву, было далеко не так легко на сердце, как нынче утром, когда их разбудили игравшие зорю охотничьи рожки.

У каждого на лице были написаны сомнения, страх и тягостные ожидания, а в каждой произнесенной шепотом фразе строились догадки и затевались интриги.

Блант улучил возможность шепнуть на ухо Роли:

— Эта буря налетела, как восточный ветер в Средиземном море.

— Varium et mutabile,[110] — так же тихо ответил Роли.

— Не понимаю я ничего в твоей латыни, — сказал Блант, — но я благодарю бога, что Тресилиан не был в море во время этого урагана. Вряд ли он избежал бы кораблекрушения — не умеет он ставить паруса по ветру во время придворной бури.

— Уж не ты ли хочешь поучить его уму-разуму? — спросил Роли.

— А что ж, я употребил время не хуже тебя, сэр Уолтер, — ответил простодушный Блант. — Я такой же рыцарь, как и ты, да еще посвящен раньше.

— Дай тебе бог поумнеть, — сказал Роли. — А что до Тресилиана, то очень я бы хотел знать, что с ним такое приключилось. Он сказал мне сегодня утром, что связан какой-то клятвой и в течение двенадцати часов не выйдет из своей комнаты. Боюсь, что известие о помешательстве этой леди не улучшит его состояния. Сейчас полнолуние, и мозги у людей бродят, как дрожжи. Но слышишь, трубят рога! В седло, Блант, нам, новоиспеченным рыцарям, еще следует заслужить свои шпоры.

Глава XXXV

О искренность! Из всех людских

                                   достоинств

Ты главное! Не дай же никому

Избрать путь лжи извилистый,  

                                        свернув

С пути прямого, даже если бездна

Разверзнется и из нее раздастся

Вопль гибели…

Дуглас

Только после окончания долгой и удачной утренней охоты и затянувшейся трапезы, последовавшей за возвращением королевы в замок, Лестеру наконец удалось остаться наедине с Варни и узнать от него все подробности бегства графини, как их изложил Фостер. Опасаясь за свою шкуру, Энтони сам поспешил в Кенилворт с известиями. Так как Варни в своем повествовании старательно обошел молчанием попытку опоить графиню зельем, что и толкнуло ее на этот отчаянный шаг, Лестер мог лишь предположить, что ею руководили ревность и нетерпеливое желание поскорей занять положение, соответствующее ее сану, и был до глубины души оскорблен легкомыслием, с каким его жена нарушила строжайшие его приказы и навлекла на него гнев Елизаветы.

— Я дал этой дочери жалкого девонширского дворянина самое громкое имя в Англии. Я разделил с ней свое ложе и свои богатства. Я просил ее лишь набраться терпения до тех пор, пока не смогу представить ее свету во всем блеске и величии. Но эта тщеславная женщина скорее согласится погубить нас обоих, скорее вовлечет меня в тысячи водоворотов, мелей и зыбучих песков, вынудит на тысячи поступков, которые позорят меня в моих собственных глазах, чем проживет чуть дольше в безвестности, для которой была рождена. Такая прелестная, скромная, такая нежная, верная, а в столь важном деле ей не хватает осмотрительности, какой можно было бы ожидать от самой последней дуры! Это просто выводит меня из терпения.

— Все еще поправимо, — сказал Варни, — если только графиня поймет необходимость принять на себя роль, которую навязывают ей обстоятельства.

— Да, это верно, сэр Ричард, другого выхода нет. При мне ее называли твоей женой — и я промолчал. Она должна носить это имя, пока не будет далеко от Кенилворта.

— И, пожалуй, еще долгое время спустя, — подхватил Варни и тотчас добавил: — Пройдет еще немало времени, прежде чем она сможет носить титул леди Лестер; боюсь, что это едва ли возможно, пока жива королева. Впрочем, здесь ваша светлость лучший судья, чем я, ибо вы один знаете, что произошло между вами и Елизаветой.

— Ты прав, Варни, — согласился Лестер, — сегодня утром я был и безумцем и негодяем. Если только Елизавета услышит о моем злополучном браке, она, конечно, решит, что я умышленно издевался над ней, а этого женщины никогда не прощают. Один раз сегодня я уже почти открыто бросил ей вызов, боюсь, как бы это не повторилось.

— Значит, гнев ее неукротим? — спросил Варни.

— Напротив, если вспомнить ее характер и высокий сан, сегодня она была даже слишком снисходительна. Не раз в течение дня она давала мне случай загладить то, что сочла проявлением моей чрезмерной горячности.